Высоких мыслей достоянье. Повесть о Михаиле Бестужеве

И действительно, вскоре за поворотом над деревьями показался черный дым, а затем и пароход. Это было небольшое речное судно, саженей пятнадцать длиной. Бестужев глянул в подзорную трубу и узнал, что это «Лена». Когда пароход приблизился, оттуда крикнули в рупор, нет ли здесь адмирала Бестужева.

— Плывите вниз, я вас догоню, — Бестужев спустился в оморочку, подплыл к пароходу, который пришвартовался к острову. Двое морских офицеров помогли Бестужеву подняться по веревочной лестнице и представились один за другим:

— Капитан третьего ранга Назимов!

— Капитан-лейтенант Купреянов!

— До чего похожи на своих отцов! — улыбнулся Бестужев. — Я знал их еще по Кронштадту. Вот вас, — обратился он к Назимову, — держал на руках, когда вам было три года. А с вашим отцом, — повернулся он к Купреянову, — учился в Морском корпусе…

Изумлению офицеров не было предела, и они с особым почтением пожали руку давнему другу своих отцов, который вполне мог бы стать действительным адмиралом или занять пост, какой доверен отцу Купреянова Ивану Антоновичу — главному правителю Российско-Американской компании.

Капитан «Лены» Сухомлин приказал матросам сойти на берег, чтобы напилить и нарубить дров, а потом сказал Бестужеву, что генерал-губернатор в Усть-Зее гневается из-за задержки каравана. Бестужев ответил, что Кукель с Раевским, наверное, уже там и объяснили причины опоздания. Тут мимо парохода начали проходить пьянковские баржи.

— Вот еще одна эскадра моей флотилии, — усмехнулся он. — Мне хотелось бы отправить с вами письмо.

Сухомлин дал перо и бумагу, Бестужев начал писать.

«Мои дорогие сестры, мой друг Мери, милые птенцы!

Пользуясь неожиданной оказией, спешу сообщить вам, что мое плавание или, лучше сказать, моисеево хождение посуху, задерживается из-за множества мелей. Письма ваши, милые сестры и Мери, несказанно обрадовали меня. Хорошо, что Леля выздоровела и Коля здоров. Еще раз прошу вас, живите в мире и согласии. Обнимаю и целую всех вас, без изъятия.

Вас истинно любящий

М. Бестужев».

Запечатав письмо, он обнял Назимова и Купреянова, попрощался с Сухомлиным и спустился в лодку. Они стояли у борта до тех пор, пока Бестужев не скрылся за поворотом.

После встречи с ними он думал, что и у него могли бы быть такие же взрослые сыновья, как эти капитаны. Яков Купреянов ехал в Сретенск, чтобы привести оттуда пароход «Аргупь», а Николай Назимов — в Кронштадт, чтобы принять под свое командование военный корвет «Оливуца».

Последний раз Бестужев видел отца Назимова весной 1825 года, когда приезжал в Кронштадт с Рылеевым и братом Николаем. Тогда Мишель уже был штабс-капитаном Московского полка. Собственно, перевод из Кронштадта в Петербург, а точнее, из флота в армию, и был поворотным пунктом в его судьбе. Решение о переходе созрело не сразу.

Сблизившись с другом брата Николая Константином Горсоном, которому посчастливилось побывать в двухлетнем походе к Льдинному материку, Бестужев загорелся мечтой о кругосветном путешествии если не к Южному полюсу, то хотя бы к Русской Америке. Торсон надеялся получить под свое командование новый корабль и взять с собой Бестужева.

Осенью 1823 года началась эпопея с «Эмгейтеном». Всю зиму они провели в холодном здании Адмиралтейства за чертежами и расчетами для нового размещения снастей и вооружения. Коченели от холода, слепли от тусклого света сальных свечей. Утомительные хлопоты по расчету корабля усложнялись из-за противодействия чиновников Адмиралтейства, боявшихся малейших нововведений. Бестужев называл их крысами, которые живут тем, что грызут казенные интересы.

Однако в мае следующего года Морской штаб вдруг начал уделять их работе большее внимание. Оказалось, великий князь Николай Павлович решил совершить вояж с супругой в Германию, а так как для этого ни одного годного корабля не нашлось, морской министр де Траверсе решил ускорить строительство «Эмгейтена». Работа закипела, помимо матросов экипажа, насчитывающего более двухсот человек, на корабле находилось до пятисот строителей.