Высокочтимые попрошайки

— Очень, очень! Ел, пил, спал, — ответил Абисогом-ага и наддал ходу.

— Если б вы сказали, что вам было не так уж покойно, в завтрашнем же номере моей газеты я обратил бы внимание общества на этот факт, — проговорил редактор, ускоряя шаги.

— Благодарствую.

— Скажите мне, пожалуйста, сколько вам лет?

— Сорок.

— Вы, если не ошибаюсь, купец?

— Да… Но коли хочешь паспорт мне выправить, так не хлопочи: у меня один уже есть.

— Вы меня не поняли… В завтрашнем номере моей газеты я извещу читающую публику, что вчера в нашу столицу прибыл достоуважаемый Абисогом-ага, который известен нашим соотечественникам не только как коммерсант… именитый купец, но и как… языковед. Турецкий язык вы, конечно, знаете?

— Не суть важно, всё равно я должен написать, что вы и языковед, и вообще отозваться о вас с похвалой.

— В своей газете ты пишешь про всех, кто приезжает в Константинополь?

— Да, почти про всех, если дело идёт о почтенных соотечественниках.

— А про тех, кто уезжает из Константинополя, пишешь?

— Да, но опять-таки, если это почтенные люди.

— Очень хорошо! Напиши тогда и про меня, я тоже из почтенных. Являюсь в нашем городе хозяином земель, поместий, быков, коров… Не забудь написать и это… — сказал он с таким видом, будто был уверен, что обнародование этих сведений принесло бы ему немалую выгоду.

— Уж не беспокойтесь, извольте, я напишу и об этом… следуя велению справедливости и совести.

— Имею ещё и двух-трёх слуг. Можешь сказать и про них несколько слов где-нибудь в конце своей газеты?

— Почему бы и нет?

— Имею ещё и золотые часы с цепочкой, я их спрятал, чтоб на пароходе не стянул кто. Про эти часы тоже надо сказать? — полюбопытствовал Абисогом-ага, уже забывший о своих сундуках.

— Да нет, не стоит.

— Согласен, но всё остальное пропечатай-ка в газете на самом видном месте.

— Я так и думаю поступить.

— Большими буквами пропечатай.

— Уж будьте уверены — самыми крупными.

— А ежели приехал или уехал бедный человек, о нём ведь не пишете, правда?

— Ни в коем случае! Имена неимущих нами никогда не упоминаются.

— Значит, получается, что вы каждый день приходите на это место, разговариваете здесь с приезжающими, и уезжающими богачами и потом печатаете их имена, чтобы все жители Константинополя знали, кто из богачей приехал или уехал… Это хорошо. Стало, и я завтра вечером увижу своё имя в твоей газете, да?

— Да, конечно. Теперь дайте-ка мне ваш адресок, я пришлю вам с курьером завтрашний номер.

— Пера, улица Цветов, нумер 2.

— Прекрасно, — сказал редактор и, вынув из кармана лист бумаги, вписал имя Абисогома-аги в какой-то список.

— Пришли мне газету утром, хочу пораньше прочитать своё имя и всё остальное…

— Пришлю вечером, моя газета выходит к концу дня.

— Как бы ты меня обрадовал, если б завтра твоя газета вышла утром. Но не беда, лишь бы моё имя вы напечатали большими буквами.

— Слово своё сдержу, завтра вечером непременно пришлю вам газету, вместе с квитанцией.

— С квитанцией?.. Но ты же сказал, что с курьером. Кто эта квитанция?

— Квитанция — всего лишь бумага, на которой мною будет написано: получил от досточтимого Абисогома-аги годовую подписную цену… полтора, да, итого полтора золотых… И эта бумага даст вам право целый год получать мою газету.

— Весь год будете печатать моё имя и всё остальное?

— Нет, вы просто станете подписчиком моей газеты, уплатив полтора золотых.

— Полтора — не много ли, а? Три четверти было бы как раз.

— Мы, редакторы, смею заметить, о цене не торгуемся.

— Ну хорошо, пришли мне свою газету и свою бумагу, поладим…

— Однако вы же не думаете, что я поспешил встретить вас здесь из-за этой бумаги? О, нет! Это было бы слишком мелко с моей стороны. Просто я счёл долгом выразить тем самым своё дружеское расположение.

— Известно.

— Неужели вам может вдруг показаться, что этот человек, то есть я, пожелал увидеть вас лишь для того, чтобы выговорить себе полтора золотых?

— Не может, нет.

— Между тем, как это ни прискорбно, есть нищенствующие редактора, которые, с целью ограбления состоятельных новоприезжих, встречают здесь чуть ли не все пароходы… Я этого себе не позволяю… Я хочу жить, как подобает почтенному человеку.

— Понимаю — хочешь жить, как подобает почтенному человеку.

— И о вашем со мною свидании, пожалуйста, никому не рассказывайте, поскольку водятся-таки среди нас жалкие субъекты, своего рода мошенники, которые пишут всякие там дурацкие жизнеописания и в них перемывают мне косточки.

— Понимаю — перемывают тебе косточки.

— Возьмём хотя бы сегодняшний случай. Я счёл необходимым прийти и поздравить вас с приездом, пришёл и поздравил, мы разговорились, и я обещал обнародовать ваше имя в моей газете, вы же, будучи здравомыслящим соотечественником, стали одним из моих подписчиков… Скажите мне на милость, разве я вас принудил подписаться?

— Да нет.

— Наставил на вас револьвер?

— Да нет, зачем же?

— Грозил вам ножом?

— Нет, нет. Но неужели бывает и так, что, когда подписывают кого, револьвером грозятся, ножом пырнуть норовят?

— Вы меня не поняли, прошу прощения. Я хочу сказать только что вы по собственной воле подписались на мою газету.

— Да, да.