Высокое искусство

Когда навек замолкну я,Когда последнее стенаньеПорвет все струны бытия,Весь трепет сердца, все желанья;Когда лишусь я созерцаньяТвоей волшебной красоты —И к небу, светлому, как ты,Мой взор угасший не воспрянетИз мира вечной темноты;Когда всему конец настанет

И рок нещадный, как палач,Свершит решенное заране, —О друг! По мне тогда не плачь!Не надо скорбных одеяний…[123]

Хотя эти стихи озаглавлены «Грузинская лира», их автором мог быть и француз, и португалец, и швед.

Такова же стилевая установка переводов Василия Величко из Бараташвили и Ильи Чавчавадзе. Основа такой установки – презрительное отношение к народу, создавшему этих поэтов.

Повторяю: советскими переводчиками подобные методы отвергнуты начисто. Они хорошо сознают, что, если бы в своих переводах они не отразили какой-нибудь национальной черты, свойственной тому или иному из братских народов, это означало бы неуважение к его национальной культуре.

И хотя для верной интерпретации стиля того или иного произведения братской поэзии им зачастую приходится преодолевать колоссальные трудности, они считают своим нравственным долгом не давать себе ни малейшей поблажки и донести каждое произведение до русских читателей во всем национальном своеобразии его поэтической формы. Порой эта форма бывает так многосложна, экзотична, причудлива, что кажется, не найдется искусника, который мог бы воспроизвести ее средствами русской речи и русской просодии.

Но других переводов советский читатель не примет: он требует, чтобы перевод дагестанских народных стихов и в ритмике, и в строфике, и в системе созвучий соответствовал дагестанским песенно-литературным канонам, а перевод казахских народных стихов также вполне соответствовал казахским песенно-литературным канонам.

Много трудностей представляет для переводчика воспроизведение национальной формы киргизского фольклорного эпоса «Манас», потому что, помимо предредифных рифм, почти каждая строка начинается одним и тем же звуком:

Семеро ханов за ним

Сегодня, как братья, идут,Смело на поганых за ним,Сыпля проклятья, идут;Сыновья свекрови твоей,Славные Абоке и Кебеш,Связанные печатью, идут.

Или:

Теперь на Большой Беджин посмотри ты, Манас!Темницы там в землю врыты, Манас!Те стены железом обиты, Манас!

Тюмени войск стоят у ворот,Туда пришедший погибель найдет.Там народ, как дракон, живуч:Тысяча ляжет, на смену – пять[124].

Никак невозможно сказать, чтобы это был перевод обрусительный. Напротив, главная его тенденция – верное воспроизведение стилевых особенностей иноязычного подлинника.

Даже это щегольство многократностью начального звука, свойственное ориентальной поэтике, воспроизведено здесь пунктуальнейшим образом. И хотя русский синтаксис перевода вполне безупречен, самое движение стиха придает этому синтаксису своеобразный характер: даже в том, как расположены в каждой фразе слова, даже в игре аллитераций и внутренних рифм сказывается стремление донести до советских читателей – как некую великую ценность – национальный стиль киргизской эпопеи.

Бессмертная казахская эпопея «Козы-Корпеш и Баян-Слу» передана Верой Потаповой на русский язык во всем блеске своей узорчатой звукописи.

Справедливо сказано в первых строках:

Преданий древних золотой узорПлетет акын, как мастер ткет ковер[125].

Простейший образец этого «золотого узора» – четверостишие, оснащенное тремя концевыми рифмами: ааба:

– Послушай, Карабай, – кричит гонец, —Благая весть – отрада для сердец.В степи найти мне надо Сарыбая.Он – первенца желанного отец!(449)

Более сложный звуковой узор: три редифные рифмы и одна концевая:

Он говорит: – Глупцы, невежды вы!Еще питаете надежды вы?Пред вами Сарыбай, смеживший вежды!Взгляните на его одежды вы.(453)

Еще более сложный узор: та же конструкция, но с дополнением средних созвучий (в первой половине строфы):