Высота одиночества. Все за мечту

Все случилось настолько неожиданно, что она молча и растерянно смотрела на Ринату, чувствуя, как стучит в груди взволнованное сердце, а кончики пальцев немеют, будто она сунула их под струю ледяной воды. Она мечтала об этом моменте, грезила, что когда-нибудь из взгляда дочери пропадет лютая ненависть, и она сможет обнять ее. Но сейчас… страх не исчез, напротив, усилился, завладел ею, сжал тисками горло, мешал дышать, говорить, думать. Вдруг она не расслышала? Неправильно поняла Рину?

– Я желала, чтобы вы страдали. Не подозревала, что ваши чувства не сравнимы с моими.

– Ты ни в чем не виновата, Рината. Ни в чем, – Алла с трудом сглотнула. Ей хотелось столько сказать, но она не находила слов, хотелось обнять Рину, но она боялась быть отвергнутой.

Ей столько всего хотелось, но было страшно. За прошедшие годы Богославская научилась любить дочь, не имея возможности делиться с ней этим чувством, не имея возможности даже прикасаться к ней. Она сумела держаться на расстоянии и жить одной лишь мыслью о том, что родной ребенок дышит, плачет и радуется, встает по утрам, а вечером ложится спать.

Она смогла быть счастливой просто потому, что Рината – ее прекрасная дочь – жива. Но теперь Алла боялась. До сих пор она лелеяла надежду, что однажды… девочка услышит ее и поймет. Но что теперь? Что?!

Рината опустила голову, не решаясь снова заговорить. Как все-таки странно жить без ненависти в душе. Поначалу девушке казалось – она настолько слилась со злостью, что это чувство уже неотделимо от нее и всегда будет вместе с ней. И первое время ненависть и впрямь никуда не уходила, не желала исчезать. Она была такой же сильной, как и раньше, но до того момента, как Рина вскрыла конверт и прочитала выведенные изящным почерком строчки.

Теперь же и гнев, и колючая холодная злоба направлены вовсе не на Аллу. И даже не на Бердникова, хотя, как выяснилось, он того заслуживал больше, чем она могла вообразить. Рината была бесконечна противна себе самой: за поспешные решения, за неумение слушать и слышать.

Когда-то она, глядя в глаза матери, заявила, что покончит с собой. Почему-то именно та ужасная сцена была первым, что вспомнилось, стоило прочитать заключительные строчки письма. Два предыдущих лежали на столе, возле них валялись вскрытые конверты. Боже, соображала ли она тогда вообще, что несет? Вряд ли… Маленькая обиженная девочка, всеми силами стремящаяся побыстрее спрятаться в кокон из иголок, жестких угроз и битого стекла. Она вспомнила наполненный бесконечной тоской и любовью взгляд матери, показавшийся ей насквозь лживым.

Рината вздохнула и посмотрела на женщину, которая полюбила ее намного раньше, чем узнала, кто она на самом деле, на Аллу, которая стала для нее другом и наставником. Она всегда оберегала Рину, словно прекрасный ангел-хранитель. Красивое нежное лицо, мягкие светлые волосы, ниспадающие на виски и шею, усталые серебристо-серые глаза…

– Можно… – нерешительно начала Алла. – Можно я тебя обниму?..

Фраза эта сорвала все замки, сдерживающие Рину, смела преграды, широкой теплой волной смыла остатки наледи, долго сковывающей сердце. Непонятно откуда взявшиеся слезы горячими крупными каплями покатились по щекам девушки, и она порывисто подалась вперед, крепко сжимая маму. Ее собственную, настоящую, реальную маму.

Маму, которую она не заслужила.

Алла поставила перед Ринатой чашку со свежезаваренным чаем, пододвинула вазочку с конфетами и присела напротив. Они устроились в тренерской и пытались вести разговор. Именно пытались, ведь преодолеть неловкость не могла ни одна, ни другая. Была половина второго ночи, и для того чтобы разойтись, вполне мог сгодиться предлог «уже слишком поздно», но как раз этого ни матери, ни дочери не хотелось. Они не желали расставаться и покидать друг друга, а потому сидели, обсуждая все подряд, но не решаясь коснуться самого важного, что действительно их волновало. Никто не затрагивал личное: они не упоминали Игоря, хотя Алле не терпелось узнать, насколько серьезны отношения молодых людей, и не обсуждали события прошедших лет.

Словом, пока что они не разговаривали ни о прошлом, ни о будущем, которое могло как-то коснуться их обеих.

– Алла Львовна, а когда в группу привели Аню? – внезапно расхрабрилась Рина, отхлебывая из чашки горячий чай.

– Ей было восемь. А что?

– Просто вспомнилось, как она ходила на просмотры, – улыбнулась Рината. – Потом призналась, что вы ее с третьего раза взяли.

– Да. Упорная девочка, – Алла поднялась, подошла к графину и долила в чашку холодной воды. – Тебе разбавить? – спросила она дочь, и та с готовностью кивнула.

– Спасибо, – поблагодарила Рината и взяла из вазочки барбариску. Развернула и сунула в рот.

Вернувшись за стол, Алла продолжила:

– Но, как оказалось, Аня завистливая и трусливая. Жаль, я сразу не поняла. Вот и выяснилось, что я вообще в людях плохо разбираюсь.

Рина бросила на Аллу быстрый взгляд, и женщина, поджав губы, пожала плечами.

– Вы не будете ее тренировать?

– А как по-твоему?