Высота одиночества. Все за мечту

Женщина посмотрела на фотографию Рины в белом платье. Конечно же, она ничего не забыла. Она помнила каждую мелочь, связанную с дочерью, каждое слово, шажок, падение. И при мысли о том, что ее не было рядом, когда Рината росла, Алле захотелось кричать от разъедающего душу чувства невосполнимой потери.

– Выигрывая медаль, взбираясь все выше и выше, никогда не смотри вниз. Там прошлые победы и поражения. Смотри вперед, где твое будущее и главная победа.

– Думаете, мне нужно оставить наш с Игорем провал в прошлом?

– Рината… – Алла ласково взглянула на дочь и та, повернувшись, поджала губы. – Какова твоя цель?

– Олимпиада, – без тени сомнения выговорила Рина.

– Продолжай бороться. Руки опускать нельзя.

– Спасибо, – Рината выдавила улыбку. Нагнулась и подняла сумку. – Можно я покатаюсь?

– А нога?

– Я осторожно, – ответила она и направилась в сторону катка.

Алла же, задержавшись взглядом на стене с фотографиями, улыбнулась, вспомнив первый старт Рины и ужасное желтое платье с рюшами, которое девочка категорически отказывалась снимать. Хорошо, что она выступила в нем лишь на двух соревнованиях. Зато коричневое, из летящей, почти невесомой ткани с рукавами колокольчиками, было, пожалуй, у Богославской самым любимым. Как и программа того сезона под «Дни» – музыку Людовико Эйнауди^[4]

. Рината стала чемпионкой мира среди юниоров, собрав по пути всевозможные золотые медали. Тогда для нее, тринадцатилетней девочки, цель была предельна понятна и легка – выходи и катайся. Красивая мелодия, «вкусная» стильная программа, поставленная известным хореографом Элиной Кимер. Дорогое, выполненное на заказ платье.

И самое главное – сама Рината, девочка на льду, взгляд от которой отвести было просто невозможно.

Алла вышла на каток и замерла неподалеку от борта. Включив лишь несколько ламп, Рината в полутьме катала отрывок произвольной программы.

Дорожка шагов, ювелирное владение коньком – с детства она отличалась мягким, кошачьим скольжением. Ее было практически не слышно: едва различимый скрип лезвий доносился до первых рядов трибун и зачастую тонул в музыкальном сопровождении. Выполнив финальное вращение, Рина опустилась на лед и, опершись о холодную гладь ладошками, свесила голову. Она казалась такой маленькой и одинокой, что у Аллы сжалось сердце. Ей хотелось обнять дочь, но она боялась: Рината оттолкнет ее, воспримет ласку как вторжение в личное пространство, что, конечно, не было нужно Богославской.

Она продолжала смотреть на Рину. Та просидела на льду минуту, вторую, третью и, похоже, вставать не собиралась.

– Рин! – наконец решилась позвать ее Алла.

Рината вздрогнула, но голову не подняла и ничего не ответила. Тогда Алла, немного помешкав, открыла дверцу борта и вышла на лед. Осторожно перебирая ногами, чтобы не поскользнуться, приблизилась к дочери, опустилась рядом и трепетно коснулась ее щеки. Будто очнувшись, та подняла голову, и Алла увидела в ее глазах застывшие слезы.

Не удержалась, вытерла их пальцами и завела за ухо дочери упавшую на глаза прядку волос. Каждое движение было аккуратным, словно прежде, чем коснуться, она безмолвно ждала Рининого согласия и лишь получив, дотрагивалась до нее. Алла действительно боялась, что Рина может выпустить шипы, накричать, отшатнуться и закрыться. А она так устала от постоянной войны.

Но Рината не двигалась, позволяя Алле прикасаться к себе, и была столь же нерешительной, как и Богославская. Она смотрела на мать странным, вязким, тягучим взглядом, лишенным привычного недовольства и осуждения. Однако взор ее оставался тяжелым, возможно, даже тяжелее, чем когда-либо еще.

– Алла Львовна… – спустя несколько долгих минут заговорила Рина. Выпрямив спину, она сложила ладошки на коленях. – Простите меня, пожалуйста.

– За что? – еле слышно спросила Богославская.

– Я была жестокой с вами, а вы того не заслуживаете, – Рината набрала в легкие побольше воздуха и выпалила. – Я прочитала ваши письма… часть писем. Три. Остальные… – девушка поняла, что объяснения о том, что случилось с посланиями, сейчас не имеют смысла, и замолкла на середине фразы.

В сущности, это было и не важно… Значение имело лишь то, что она прочла. Она должна это сказать, просто обязана. Почти месяц не знала, что делать с открывшейся правдой. Неудобной для Рины и совсем не той, к которой она приучила себя в последние годы. Карточный домик рухнул, перемешав пикового короля и даму червей с тузами и шестерками. Перетасовав ее обиды и мечты, прошлое и настоящее, превращая все в груду дурацких картонных бумажек, которые оказалось легко смахнуть со стола одним движением руки.

– Простите меня, – шепнула она. – Я много боли вам причинила. Простите…

– Девочка моя… – Алла не знала, что сказать, что сделать, как реагировать.