Высоцкий и другие. Памяти живых и мертвых

Предполагаемый возлюбленный моей сокурсницы тоже внес свою лепту и упрекнул меня в литературном выпендреже, что было ближе к истине и куда неприятнее, чем обвинения в антисемитизме. Таким образом, у меня появился дополнительный стимул для ухаживания за коровистой однокурсницей, когда нас с ней отправили в Новгородскую область на фольклорную практику. Я решил отбить ее у преподавателя эстетики, что мне в конце концов удалось, хотя и с некоторыми для меня неожиданностями.

Любовница моего врага оказалась девственницей, что в наше время, согласись, большая редкость. Признаться, я этого никак не ожидал, тем более она сама подтвердила, что у нее с этим дергунчиком роман. Сказано это было, правда, в ответ на мои настырные расспросы, возможно, просто чтобы от меня отвязаться. А может, в возрасте дело: в двадцать четыре как-то стыдно оставаться девственницей — получалось, никем не востребованной, нежеланной, не нужной мужикам. Забавно, что у нее была подружка, с нашего же курса, всеобщая давалка, без проблем, и этот пример должен был действовать на нее, с одной стороны, возбуждающе, а с другой — удручающе.

Еще в поезде расправившись словесно со своим соперником, чему она, надо сказать, сопротивлялась довольно вяло, я перешел от слов к делу, дабы закрепить свою победу еще больше. Моему наступлению способствовали командировочные условия нашего существования: мы были с ней совершенно одни, разъезжая по Новгородщине в поисках сказителей и сказительниц, в деревнях останавливались в одной и той же избе, в одной и той же комнате, а то и просто на сеновале. Я стал к ней подъезжать в первую же ночь, а на третью она отдалась, попросив быть поосторожнее, так как ей от этого «немного больно». Было в ее просьбе что-то жалкое и трогательное, а когда все уже было позади и до меня наконец дошло, до какой степени она стыдилась своего девства, я решил сделать вид, что ничего не заметил. Вот эта тайна, которую мы оба теперь знали, хоть и не признавались друг другу, и сблизила нас, тем более фольклорная практика длилась два летних месяца, за которые она очень похорошела. Прав доктор Джонсон — хоть любовь и приносит страдания, но целибат лишает наслаждений. Говорят же: умерщвление плоти. Вот моя сокурсница и расцвела, как только покончила со своим затянувшимся девичеством.

Даже не подозревал прежде, что можно так вот, с утра до вечера, а потом с вечера до утра, вместе пастись. У нас с ней на редкость совпадали вкусы. Как бы это тебе объяснить? Ну, понимаешь, когда оба любят Пастернака и Пикассо, это еще ничего не значит, потому что их любят все (имею в виду интеллигенцию). А у нас были с ней совпадения на иной, что ли, глубине. Оба предпочитали Пушкину Баратынского, а из всего ХХ века любимым поэтом у нас был Михаил Кузмин. Или возьмем сюрреалистов — оба не любили Сальвадора Дали и обожали Магритта и Кирико. И так чуть ли не во всем — на общепризнанном лежит налет банальности и тавтологии, хоть это и не было единственной причиной, почему мы тому же Андрею Рублеву, к примеру, противопоставляли Дионисия. Каждый раз, обнаруживая очередное совпадение, мы радовались, как дети, а потом привыкли. Эстет-живчик был полностью вытеснен из ее воображения, хоть она и была, несомненно, в него влюблена до нашей фольклорной поездки в Новгородщину.

В любовных делах, когда прошла первая робость и скованность, она оказалась тоже хороша — сначала слушалась меня, как слушаются в танце более опытного партнера, но постепенно вошла во вкус и перехватила инициативу, хоть и не было в этом ни давления, ни назойливости. До сих пор не пойму, каким образом она набралась у меня бóльшего опыта, чем я сам имел. В постели она была ребячлива, игрива, изобретательна и нежна, отдаваясь любви не одним только телом, но всем своим существом. Что говорить, мы идеально подходили друг другу, как могут подходить только ровесники.

Я, конечно, догадывался, что послужило причиной постепенной коррозии наших отношений — то же, что в самом начале было источником нашей близости: тайна, которую мы разделяли с ней, но не делились друг с другом. Я знал о ее тайне, а она не знала, что я знаю, и при том доверительном уровне отношений, который у нас установился, непременно хотела во всем мне признаться, что я всячески пресекал. К счастью, она была по натуре человеком застенчивым, а потому пользовалась системой различных намеков, которые я наотрез отказывался понимать. А про себя гадал, почему ей так хочется сделать признание, которого я так старательно избегаю?