Высоцкий и другие. Памяти живых и мертвых

— Вам легко! — взвилась она. — Как же, знаем: «Нам не рожать: всунул, вынул и бежать». Разве не подлость так говорить? Ты хоть раз делал аборт?

Вопрос был, как сам понимаешь, чисто риторический. Почему я должен нести ответственность за распределение обязанностей между полами? Все вопросы — к Господу!

— У вас аборты, а у нас инфаркты, — парировал я. — На десять лет дольше нас живете, а все равно жалуетесь!

Из-за двух-трех дней задержки с месячными устраивала несусветные скандалы и стала совсем невыносима, когда действительно забеременела. Я тогда немного струхнул и угрожал уйти, если не сделает аборт, а когда сделала — взял да ушел. Сам представь, какая бы у нас семейная жизнь вышла, женись я тогда.

А теперь, наконец, история с моей Немезидой, когда мне было уже никак не отвертеться, и я попрощался со своим одиночеством, и даже маме намекнул, перед тем как сделать Тане формальное предложение.

Отдам должное маме — она встретила эту весть мужественно.

Нет, речь шла не о моей чрезвычайной влюбленности и не о ее беременности — ни к кому, кроме мамы, особой любви я не испытывал, а беременность, как известно, дело поправимое (см. предыдущий случай).

Ты как-то определил свое литературное кредо: писать о том, что с тобой не случилось, но могло бы случиться или даже чуть не случилось. Так, кажется? Потенциальные жизненные сюжеты ты, так сказать, материализуешь в прозе. Помню, ты еще говорил, что не спал — Бог миловал! — ни с женами друзей, ни с сестрой жены, ни с девочками-подростками, а тем более с дочкой, которой у тебя к тому же никогда и не было. Но если бы спал с ними, то ничего бы не написал — не решился: смел на бумаге и нерешителен на деле. Вот тебе как раз такой сюжет, до которых ты охоч и ненасытен, хоть ничего подобного с тобой никогда не случалось. Я бы тоже хотел, чтобы со мной не случалось. Из эгоистических соображений — предпочитаю жить беззаботно.

Не вышло.

Произошло это сравнительно недавно: в прошлом году. Это к тому, что рана не зажила, писать нелегко, еще не оклемался.

Сначала небольшая справка — на этот раз о мужеском роде. С юности я дружил главным образом с людьми много старше меня, с одноклассниками и сокурсниками не водился, до сих пор среди моих знакомцев нет ни одного ровесника — не очень как-то интересно. Ты, к примеру, старше меня на четырнадцать лет, упомянутый преподаватель эстетики и мой мнимый соперник — на двенадцать. Не стану вдаваться в подробности и объяснять, в чем здесь дело, — можешь сам подумать на досуге, если охота. Никакими принципами при этом не руководствуюсь, паспорт при знакомстве не спрашиваю, все происходит в результате естественного отбора.

Короче, Ваня был в моем окружении исключением из правил. Он не просто был моложе меня, но моложе на целых одиннадцать лет, я ему покровительствовал — сначала в литературном плане (он писал недурные стихи), а потом и в человеческом, что и послужило причиной трагедии, которая случилась по моей вине.

Ваня был человеком молчаливым, замкнутым, даже угрюмым, что объяснялось дикой его застенчивостью, а та, в свою очередь, следствие безотцовщины и жизни в бабьем царстве: бабушка, мать, сестра. С другой стороны, эта его застенчивость как раз и была причиной его эгоцентричной лирики, в которой он давал себе волю и писал о том, о чем ни писать, ни говорить в приличном обществе не принято. Его стихи были во всех отношениях неприличны — что и привлекало. Среди прочего, он довольно часто возвращался к своему девству и сопутствующим переживаниям. Не могу сказать, что он им тяготился. Как ни странно, он его даже берег, лелеял и боялся потерять, а такие возможности ему конечно же время от времени представлялись: хорош собой, высок, вид такой несколько отрешенный — что еще? Он, однако, предпочитал онанизм (о котором откровенно, но не впадая в физиологию, писал в стихах) и охоту — вот еще одна его отдушина, кроме поэзии. Со своей двустволкой он пропадал иногда по нескольку дней, возвращаясь домой с уткой, с тетеркой, а то и с пустыми руками. Мы познакомились с ним у меня на литературном семинаре, который я вел, — ему тогда было всего семнадцать, а спустя четыре года, когда началась эта история, он все еще упорно продолжал оставаться девственником.