Высоцкий

Что обидно, однако: через некоторое время, когда в театре прокручивали ленту с записью праздничного вечера и когда дошла очередь до Высоцкого (помимо куплетов он спел еще «Охоту с вертолетов» и «Лекцию о международном положении»), – все вдруг траурно замолчали, как воды в рот набрали. А остальные номера приветствовали бурно и восторженно. В этот момент добрый настрой, с таким трудом достигнутый, рухнул, ощущение безнадежности вновь им овладело. Добрался до Вадима и, как обиженный ребенок, ему жаловался:

– Представляешь картину? Видят себя на экране, радостно узнают друг друга. Появляюсь я – гробовое молчание. Ну что я им сделал?! Луну у них украл? Или «мерседес» отнял?

В принципе-то понятно: Высоцкий обошел своих товарищей на несколько кругов, как тот самый воспетый им гвинеец Сэм Брук, не «победил на площади», по-цветаевски говоря, не в успехе обошел, а в степени самореализации. Если даже он сейчас остановится – и то им в пределах жизненного марафона трудновато будет сократить отставание. Когда успех большой, коллеги могут отвести душу, критикуя, подмечая недостатки, сетуя на извечную несправедливость фортуны, припоминая примеры из прошлого: вот такой-то был прославлен, а где он теперь? А высокая степень самореализации вызывает зависть неосознанную, глубоко сидящую у каждого в печенках и прорывающуюся в таком вот гробовом молчании. Это значит, что они и друг с другом стараются о тебе не говорить. Как и друзья-поэты, безуспешно пытавшиеся тебе помогать. Как все, кто своими разговорами создает репутацию и престиж. Молчание – не золото, это страшный радиоактивный металл, излучение которого убивает незаметно.

В конце апреля выступал в Ижевске и Глазове. Сначала были «Поиски жанра» вместе с Золотухиным и Межевичем, потом работал один. На день рождения Марины летал в Париж. В отношениях их появилась непреодолимая напряженность. Он без Марины существовать не может, ни морально, ни физически – она мотор его жизнедеятельности. И, конечно, законно претендует на монополию. Но… уж слишком она права. А всякая правота урезает полноту жизни, укорачивает ее.

В июне Таганка гастролирует в Минске. Высоцкий, отыграв шесть спектаклей, по нездоровью возвращается в Москву. Вскоре он едет в Париж, а оттуда с Мариной – в Италию. Наконец-то он в Риме, где, совмещая приятное с полезным, выступает по телевидению, на радио. Итальянский язык в звуковом отношении очень близок к русскому: в отличие от французского, английского и немецкого здесь имеется необходимое Высоцкому полноценное «р»: недаром во времена нашей юности в речь прочно вошло сочетание «ариведерчи, Рома!». Переведут Высоцкого и на язык Петрарки, а пока он оглашает римский ресторан имени венецианского мавра Отелло славянскими звуками и «Моей цыганской» по-французски…

По возвращении на родину занятный казус приключился в аэропорту Шереметьево. На пограничном контроле требуют предъявить паспорт, а Высоцкий нечаянно достает целых два – по разным разрешениям оформил в свое время и один оставил у себя (а не сдал, как полагается по нашим строгим законам). Один из загранпаспортов у него отбирают, и подполковник Тимофеев отсылает лишний документ в ОВИР, где полковник Фадеев выносит хладнокровное распоряжение: «т. Карпушиной: в дело, для уничтожения. 17.07.79».

За здоровьем Высоцкого в последнее время присматривает Толя Федотов – реаниматор. Года четыре они уже знакомы, не раз приходилось звонить среди ночи, чтобы укол сделал или еще как-то выручил: «Толян, приезжай!» Но и он Толе тоже приходил на помощь. Тот жил в коммуналке, и Высоцкий как-то велел ему собрать надлежащие бумаги и в подходящий под настроение момент, прихватив Толю и свой французский диск с надписью «Добра! На память от В. Высоцкого», нагрянул аж к заместителю председателя Моссовета. Тот, заглянув в бумаги, просит зайти через неделю. Высоцкий, доигрывая роль до конца, так разочарованно ему:

– А-а… Через неделю… Значит, у нас с вами ничего не получится.

А у начальника-то свой кураж:

– Как вы можете, Владимир Семенович! Я сказал – значит будет!

И точно – получилось.

На гастроли в Узбекистан Толя сам попросился – оформили его артистом «Узбекконцерта» и включили в команду (как потом выяснилось, не зря) вместе с Севой Абдуловым, Янкловичем, Гольдманом и Леной Аблеуховой – артисткой разговорного жанра. Оксана прилетела отдельно, днем позже.

Двадцатое июля – Зарафшан. Двадцать первое – Учкудук: первые три концерта – по полтора часа, последний – час с чем-то. Примерно то же – в Навои.

В Бухаре рано утром двадцать восьмого июля приложился к зелью, да к тому же еще пошел на рынок и какую-то дрянь съел. Через некоторое время начал бледнеть, зеленеть. Заглянувший к нему Гольдман срочно тащит Федотова. Высоцкий успевает проговорить:

– Толя, спаси меня… Спасешь – буду считать тебя лучшим врачом в мире.

И падает. Глюкоза не помогает. Дыхание останавливается, за ним – и сердце. Федотов делает инъекцию кофеина прямо в сердечную мышцу. Потом – искусственное дыхание изо рта в рот. Севе в это время поручает массировать сердце. Дело решают секунды.