Высшая сила

Томский первым проник в кусты, водя стволом автомата из стороны в сторону. Ничего такого. Кустарник как кустарник. Когда он оказался у стены, остальные присоединились к командиру и молча двинулись за ним.

Через просветы кустарника было видно, как собаки-мутанты идут вдоль запретной для них линии за людьми. От добычи они отказываться не собирались, но что-то их все-таки напугало. Почему стена была табу для таких безбашенных монстров?

Толик шагал, ломая над этим голову, но никакого объяснения не находил. Возможно, все дело было в физиологии самих собак, а возможно…

Томский напрягся. Что-то ему мешало. Что именно? Какой-то звук. Монотонный, ровный, едва различимый писк. Анатолий помотал головой, потер уши. Писк стих, но через несколько секунд возобновился. В нем чувствовалась скорее назойливость, чем угроза. Откуда же исходил этот звук? Прикосновение рукой к стене вроде как усилило странный писк. Или нет?

От размышлений на тему писка Толика оторвала куда более осязаемая проблема. У стены лежал труп. Человек в полном сталкерском снаряжении. Рядом валялся автомат и снятый противогаз. Тело уже начало разлагаться, но было хорошо видно – парень умер из-за того, что кто-то раскроил ему череп. Рыжие слипшиеся от крови волосы на голом черепе… Стоп. Темные следы на стене. Кровь. Кто-то бил несчастного головой о стену или… Он делал это сам!

– А я, кажется, знал парня, – тихо произнес Корнилов, присев на корточки рядом с мертвецом. – Если не ошибаюсь, это…

– Этот писк! Бляха-муха, у меня от него уже голова пухнет!

Леха усиленно тер ладонями уши и тряс головой.

– Совсем как у меня, – произнес Анатолий вслух. – Ребята, кто еще слышит мерзкое комариное пение?!

– Вообще-то я…

– И я.

– А я думал, что у меня одного башню снесло.

– Значит, не снесло, – подытожил Данила. – Только разве от этого легче?

Итак, назойливый писк слышали все. Томский переступил через тело.

– Тогда не станем тормозить. Вперед!

Толик прошел еще десяток метров и остановился. У погибшего сталкера были соседи-последователи. Тела в одинаковых почти позах лежали у стены через равные расстояния. Один. Двое. Пятеро. Оружие, из которого не пытались стрелять. Снятые противогазы. Десять. Темные потеки крови на стене. Двенадцать.

Считать трупы дальше не имело смысла, и думать о том, кто так жестоко расправился с этими людьми, – тоже. Они сами убили себя.

А назойливый писк продолжал звучать. Не громче, не тише. На одной и той же ноте. С одинаковой громкостью. Неумолимо. Неотступно. Он вызывал желание сдавить голову руками или… Ударами о стену выбить из своей башки инородный звук!

Как быть? Томский знал только одно – не держать ЭТО в себе. Не пытаться справиться с ЭТИМ в одиночку.

– Говорите! – крикнул он товарищам. – Говорите что-нибудь! Глушите писк, иначе с нами будет то же самое!

– Что говорить?! – взорвался Кипяток. – О чем?!

– Да хоть о… Данила, вы у нас самый начитанный! Расскажите что-нибудь…

– Что? – взмолился Данила.

– Ну, хоть сказку!

– Ска… Сказку? Какую, Анатолий?

– Любую! Первую, что придет в голову! Про трудное путешествие с хорошей концовкой!

– Вы даете, Томский! Тоже мне запросики! Где я вам такую сказку… А… Ну… Жили-были мальчик и девочка. Семья Гензеля и Гретель… Они голодают. Мачеха уговаривает отца детей отвести их в лес, чтобы избавиться от лишних ртов. Однако дети подслушивают разговор и… Находчивый Гензель бросает камешки, по которым он и сестра находят дорогу домой.

– Вот, бляха-муха! – перебил Данилу Кипяток. – Нам бы их в команду!

Корнилов схватил Леху за плечи и шваркнул спиной о стену.

– Тихо! Не перебивай его! Писк не так слышен! Говорите, Громов! Мне до чертиков хочется узнать, что было дальше с этими гензелями-гретами!

Кипяток повернулся к стене лицом, несколько раз ударил по ней кулаками и молча побрел за Юрием.

– Во второй раз камешками запастись не удалось, пришлось воспользоваться хлебными крошками, но их склевали птицы. Гензель и Гретель все-таки заблудились в чаще леса. Дальше… О, черт, не могу вспомнить! А! Они идут за маленькой птичкой и приходят в дом, стены которого построены из хлеба, крыша из пряников, а окна из – сахара. Просто мечта для вечно голодных детей! Однако это было жилище ведьмы, которая… Гензеля сажает в клетку, а Гретель заставляет откармливать брата! Чтобы потом съесть несчастного мальчика. Снова забыл… Маразм. Старость – не радость.

– Почему дом из хлеба?! – попытался помочь Даниле Томский. – И чем все закончилось? Говорите!

Истерия. Массовая истерия. Толик отлично понимал, что никакими сказками делу не поможешь. Никакими байками не вытравишь из мозга мерзкий писк. И все-таки чего-то требовал от Данилы. Зачем? Чтобы доказать себе, что в мире есть еще что-то, кроме писка?

Полная бессмыслица. И, да… Истерика.

– Ведьму сожгли в духовке печи.

– Те еще детки! Наша школа! – расхохотался Корнилов. – Но почему все-таки ведьма жила в таком вкусном домике?

– Дом Бабы-яги. Братья Гримм исковеркали славянскую версию истории. Покрыт блином, подперт пирогом. Обрядовая еда. Ее кушают на похоронах.