Выстрелы на пустоши

Пусть Мартин и тянется в хвосте за полицией, зато опередил бывших коллег. Те пока в Беллингтоне, еще заняты репортажами. Легко представить, что там сейчас творится: Дуг Танклтон безостановочно говорит в глаз объектива, и фургон со спутниковой тарелкой передает его наблюдения на всю Австралию; репортеры с радио взахлеб описывают, как Мэнди Блонд под бурю фотовспышек покинула полицейский участок; газетчики, вовсю используя блага полноценного беллингтонского Интернета, отсылают материал. Здесь и честные новостные репортажи о скудных фактах, и красочные статьи о драматичных событиях дня, и личные мнения со смелыми теориями о том, как все это понимать. Однако, назависимо от стиля подачи и типа СМИ, в центре всех без исключения репортажей, притягивая интерес нации, – один и тот же, с небольшими вариациями, образ – по-неземному красивая молодая мать с поразительными зелеными глазами, закованная в наручники. Вскоре журналисты закончат и тоже устремятся через цифровую пустыню в Риверсенд, чтобы доложить о новой главе городской саги, этой истории об убийстве, религии и запретной любви – истории, что внезапно заняла главное место в летних новостях и теперь вращается вокруг фотогеничной пары: покойного Байрона Свифта и Мандалай Блонд, обвиненной в попытке помешать правосудию. На полпути к Риверсенду мимо Мартина проносится первый газетчик, выжимая из двигателя по меньшей мере сто шестьдесят километров в час: какой-то фотограф, что быстро отослал снимки прямо у полицейского участка и теперь нещадно гонит машину из проката, чтобы обойти конкурентов и занять выгодную позицию, с которой снимет следующий эпизод. Машина уносится вдаль, дрожит и искривляется в мареве и наконец исчезает полностью.

Мартин пытается сосредоточиться на вождении, однако сосредотачиваться почти не на чем: дорога ровная, прямая и пустая – асфальтированная полоса, что, словно линия долготы на карте, рассекает пополам спокойный, равнодушный ландшафт.

«Во что я ввязался?» – спрашивает себя Мартин. Пятнадцать тысяч долларов – немалая сумма для журналиста, особенно если ему заткнули рот, запретив освещать самую громкую историю в Австралии. Но не в деньгах дело: вряд ли Мэнди сбежит из-под залога, и все же ее дальнейшие поступки – тайна, покрытая мраком. Как и поступки в прошлом. Он пришел ей на помощь, как подлинный рыцарь. Или нет? Может, им двигала не галантность, а жажда примирения? Или эгоистичные интересы? Мэнди окажется перед ним в долгу и, несомненно, простит, снова станет разговаривать. Это позволит разобраться с делом Харли Снауча, уговорить ее на тест ДНК и избежать иска за клевету, которым пригрозил старик. Попытка одурачить самого себя – не это ли истинный мотив? Так или иначе, в умах общественности они теперь неразрывно связаны. На Мэнди бирка уже повешена: она теперь «Мандалай Блонд, подозреваемая», точно так же как он «Мартин Скарсден, дискредитированный экс-журналист». И он застрял здесь, застрял в Риверсенде, их судьбы связаны… да еще и пятнадцать тысяч долларов. К тому же мировой судья запретил писать хоть слово о ней, ее дневнике и обвинении. Чем все это закончится, одному Богу известно, но первый шаг ясен: нужно вызволить Мэнди и помириться. Память подсовывает образ: Мэнди стоит посреди кухни, одетая только в свободную футболку, и протягивает ему кофе.

Мартин качает головой, отгоняя воспоминание.

Его взгляд устремляется к горизонту, дрожащему и нечеткому в свете беспощадного солнца. Казалось бы, оно должно изгнать все тени, однако лишь размыло границы мира так, что небо неотличимо от земли и само существование горизонта вызывает сомнения. Кто убил автостопщиц? Почему обезумел Байрон Свифт? О чем говорилось на страницах, вырванных Мэнди из дневника?

За окном блеклый пейзаж, вдали тает дорога, немилосердно печет солнце.

– Мартин, мне нужна твоя помощь, – внезапно нарушает тишину Джек Гофинг.

– Я уже догадался.

– Я хочу поговорить с Мандалай Блонд с глазу на глаз, без полиции.

– Так вот почему ты меня обхаживаешь? Чтобы добраться до нее?

– Честно говоря, по большей части да.

Мартина смешит искренность ответа.

– Ясно. Дай-ка подумать. А мне что с этого?

– Вероятно, ничего. Но для нее наш разговор может многое значить. Никак не пойму: зачем ей было отдавать дневник и подставляться? Не исключено, что я сумею снять обвинение.

– Как и адвокат.

– Ты отказываешься помогать?

– Да нет, конечно. Но скажи, как ты узнал, что Свифт на самом деле был Флинтом? И что ты здесь делаешь?

Гофинг отмалчивается. Для него такое поведение характерно. Вечно медлит с ответом, словно обдумывая последствия. Наконец он все же его дает. Голос звучит серьезно.

– Так и быть, поделюсь чем могу. Это не для прессы. Пока не время. Не исключено, что оно вообще не настанет.

– Как скажешь.

Гоффиг замолкает, в очередной раз взвешивая варианты, после чего со вздохом сдается.