Выверить прицел

Адмор объяснял, почему, приходя к цадику с просьбой о помощи, подают ему квитл - записку с именем просителя и его матери. "Все думают, что это нужно, чтобы цадик не забыл помолиться, но эти записки помогут оправданию народа Израиля на Высшем Суде. Если явится на суд обвинитель, выступит в защиту квитл: "Вот перед вами простой еврей. Сколько бед выпало на его долю, сколько боли им пережито, сколько страданий он перенес и, несмотря на это, не сменил свое имя. Когда вступил он в завет Авраама, нарекли его Реувён сын Сары, и до сих пор его зовут Реувен сын Сары.

Господь вывел евреев из Египта за то, что не сменили своих имен, хотя и опустились на сорок девять ступеней нечистоты. А раз так, то такая заслуга, несомненно, защитит простого еврея от всех обвинений. Потому-то и подают хасиды записки цадику".

Я сказал: "У нас в йешиве было принято, изучая Маймонида, ставить вопросы и на них отвечать. Это я и хочу сейчас сделать. Когда по дороге на Голаны мы подъезжали к мосту Бнот-Яаков, вспоминал Рони - наш тогдашний водитель - слова Маймонида о том, что не должен человек бояться на войне, потому что от него зависит судьба всего Израиля, а если поддастся страху уподобится тому, кто пролил кровь многих. Вот я и спрашиваю: "Как может Маймонид требовать от человека, чтобы на войне его сердце не сжималось от страха? И разве мы с тобой не помним ночь перед прорывом на Хан-Арнабе, когда к нашим танкам крепили противоминные тралы и командир батальона сказал, что именно мы входим в первую группу прорыва? И как, не подчиняясь нам, дрожали руки, а зубы выбивали дробь, и мы признавались друг другу, что не холод тому причиной? И разве могли мы не бояться тогда? Ведь вот и в этой недельной главе Торы мы читаем, что когда услышал Яаков, что брат его Эсав идет ему навстречу и четыреста человек вместе с ним, то "убоялся Яаков и стеснилось сердце его". Объясняли наши учителя, что "убоялся он" того, что его убьют, и "стеснилось сердце его" при мысли, что и он может кого-нибудь убить. Хотя и было ему обещано: "Вот Я с тобой и оберегу тебя на всех путях твоих", боялся он последствий своих грехов.

Но если мы вчитаемся внимательно в то, что с такой точностью выразил Маймонид золотым своим языком, увидим, что он не пишет "запрещено", а пишет, что нельзя человеку "самому нагонять на себя страх" на войне, нельзя размышлять впустую и отвлекаться на посторонние мысли. "Пусть идет он навстречу опасности и не боится и не пугается, пусть не думает ни о жене, ни о детях, но отставит все в сторону ради этой войны". И так с нами и было во время боя: мы не думали ни о чем другом, а только как бы точнее определить цель и бить по ней".

Так мы сидели со Шломо и рассуждали о том, что учили когда-то. И пытались проникнуть в другую мысль Маймонида: он писал, что тот, кто сражается за Господа всем сердцем своим без страха и чьи цели и помыслы совершенно чисты, защищен от вреда на войне. На чем основывает Маймонид свое утверждение? Разве Сатана не выступает обвинителем в час опасности: "И того, и этого поразит меч"? Говоря о Маймониде, мы вспоминали изученное нами в йешиве по его книге "Путеводитель растерянных". О том, что открылось ему о природе мира и о роли Провидения в судьбе тех, кто предан Богу всем сердцем.

-  Кто может удержаться на такой высоте? - спросил я.

- Иногда, - сказал Шломо, - Всевышний оказывает милость человеку, ее недостойному, который и сам-то не понимает, чем он ее заслужил.

Пока мы разговаривали, вдруг раздвинулись тучи и показалась луна, и мы поспешили ее благословить, прежде чем она снова скроется: "Подобно тому, как я пляшу перед Тобой и не могу коснуться Тебя, так пусть все враги наши не смогут коснуться нас и навредить нам. Падет на них ужас и страх, страх и ужас падет на них. Добрый знак для нас и всего Израиля, добрый знак для нас и всего Израиля, добрый знак для нас и всего Израиля".

Мы стали кланяться направо и налево, как принято, приветствуя друг друга пожеланиями мира. И тут я уловил рядом с собой чью-то тень и, повернув голову, увидел нашего молчаливого товарища. Он стоял и смотрел прямо перед собой, но так, словно ничего не видел, слышал нас и не слышал. И вдруг спросил меня шепотом:

- Ты был в танке вместе с Гиди и Рони?

- Да, - ответил я.

И он продолжал так же шепотом:

- Тогда в каменоломне под Нафахом наш танк из всей роты подбили последним. Сразу после вас. Выпрыгнув, я увидел, как вы бежите под пулями. Мы побежали за вами. Видели, как вы задержались у мостика над трубой водопровода, прикидывая, не залечь ли там, но побежали дальше. А мы поя ним спрятались. Спустя несколько минут появились сирийцы и бросили туда гранату.

После некоторого молчания он докончил:

- И я остался один.

Повернулся и растаял в темноте, снова укрывшись в свое молчание. А я стоял, оглушенный услышанным. Взглянул на луну и снова увидел Дова. Так вот точно стояли мы, Дов и я, рядом с амшиновским ребе в квартале Байт ва-Ган, в месяце тишрей, произнося благословения о луне.