Взгляд из угла

Отдельные клоуны - правда, за очень высокий гонорар - пытаются освежить маленько эту безыдейную атмосферу. Тостами с их столов. Один предлагает законодательно запретить перелетным пернатым пересекать гос. границы, нарушителей отстреливать влет. Другой - вообще всю природу перевести на старый стиль.

А что? Логично. Если только не останавливаться на полдороге. Открутить назад 13 дней плюс (или минус - боюсь сбиться) декретный советский час из каждых суток после 16 июня 1930 года, - и плавно, не торопясь, двинуться дальше. В будущем году отпразднуем наступление опять нынешнего, а там, глядишь, и 2005-й снова на носу. Лет через 15 или даже раньше - как пойдет! - захватим Вильнюсский телецентр, - и вот мы уже почти что дома. Стоим себе спокойно в очереди, зажимая в руке талон на дозу, и чувствуем, что можем разнести боеголовками всю вселенную, как только захотим.

(Хотя по-настоящему-то надо бы докрутить до 1918-го, ровно до 18-го же (по старому стилю - 5-го) января. Совсем роковая дата: разгон Учредительного собрания, расстрел демонстрации в его защиту. После чего время пошло резко вниз и вкось. Не угодно ли в тот пейзаж: на месте Большого дома - руины Окружного суда, щелкают выстрелы, догорают флаги? С ускорением домчимся, как из пушки.)

Соблазн большой, да, боюсь, ничего не получится. Компьютеры, понимаете ли, могут от двойного такого летосчисления спятить - и тогда плакали в швейцарских банках кое-чьи длинные трудовые; кто же пойдет на такой риск.

Нет уж, 2006-й. Ты уж постарайся, брат, развлечь население как-нибудь побезобидней.

Нам ведь, по правде-то говоря, ни назад не хочется, ни вперед, а только чтобы трубочка А, из которой деньги поступают в кошелек, стала в диаметре пошире трубочки Б, через которую утекают. А мы сидели бы себе спокойно перед телевизором и смеялись бы, как дети.

И все к тому идет. Уже каждый пятый росс добровольно записался в передовой класс нетрудящихся - в средний. Прямо так социологу и режет: я вам не какая-нибудь деревенщина, но и не бомж, и ни в коем случае не новый русский, - а принадлежу к среднему классу. Потому как - слава тебе, Господи, - физической работой рук не пачкаю, а мобилу имею и притом регулярно кушаю твикс, а то и сникерс. Даже, как человек XXI века, балуюсь боулингом.

Потому как - швейцар я, депутат, топ-модель или замзав - мне достался счастливый удел обслуживать тех, кто обслуживает тех, кто, в свою очередь, обслуживает еще каких-то, которые непосредственно причастны к обмену подземных веществ.

Как сказано в "Макбете" про ведьм:

- Земля, как и вода, содержит газы,

И это были пузыри земли.

Так ты, 2006-й, главное, смотри, чтобы наши пузыри не того... Не лопнули.

23/1/2006

Насчет холода

В Липецке макак отпаивают кагором. В Ярославле верблюды согреваются водкой. В Нижнем Новгороде трубят, приняв на хобот, слоны.

Холодно в заточении, в рабстве.

Очень холодно без прописки.

Крестьянин — и тот не сказать, что торжествует. Как-то даже не верится, что в николаевскую эпоху обязательно при минусовых температурах торжествовал.

Настоящая зима, без хитростей, без потайных разных теплоемкостей — совсем не праздник, а правда судьбы. Про это писали Некрасов, Тютчев, Бродский.

Причем Некрасов и Бродский умерли в январе.

Причем Бродский — ровно 10 лет назад.

Был на два года старше меня, теперь — на восемь лет моложе.

И вот я с обидой читаю:

Те, кто не умирают, — живут

До шестидесяти, до семидесяти,

Педствуют, строчат мемуары,

Путаются в ногах.

Я вглядываюсь в их черты

Пристально, как Миклуха

Маклай в татуировку

Приближающихся

Дикарей.

В общем-то, нельзя отчетливей и оскорбительней сказать — отстаньте раз навсегда.

Человек хотел, чтобы о нем помолчали.

Это сбудется. О Бродском помолчат основательно. Как только эти самые приближавшиеся было дикари наконец удалятся и перестанут путаться в ногах.

И перечитывать. И воображать, что история этого абсолютно одинокого человека отчасти передает события каких-то других жизней. Что его неумолчный разговор исключительно с самим собой касается еще кого-то, как отчаянно волнующий опыт превращения работы ума прямо в звук голоса. Что найденная им система речевой игры открывает нам — каким-то нам — новые аспекты существования.

Все это уже сейчас довольно трудно. Требует мужества, которое где же взять? Я раскрыл третий том сочинений, перечитал от конца к началу, перешел в том второй, вернулся к четвертому — и бросил. В такую впадаешь печаль.

Смелость фантазии необычайна, изобретательность, а равно изобразительность почти невероятные, чуть ли не в каждом стихотворении что-нибудь сказано так, что прекрасней и пронзительней, кажется, и нельзя, — иная совсем короткая строчка уводит черт знает в какую даль, — но ценой какого отчуждения все это написано. Ценой — не в смысле биографических утрат, до которых, действительно, никому не должно быть дела (и не сметь жалеть-порицать), — а в смысле установки взгляда на резкость, возможную только если смотреть с той стороны всех вещей. Оттуда, где нет тел. Где вообще ничего нет, кроме свободы.