Взлетающий Демон Врубеля

– А с ним кто? Не знаете? – Елена Семеновна вглядывалась в лица. Рядом с Тиуновым стоял мальчик в косоворотке и девочка в красиво вышитом сарафане. Все трое стояли на фоне театра – ровно, опустив руки, напряженно глядя в фотоаппарат: Тиунов в центре, мальчик чуть повыше его слева и невысокая девочка в нарядном сарафане справа. Лиц разглядеть было невозможно.

– Знаю! – обрадовалась экскурсовод. – Справа – это Нюра Коноплянникова, тоже из первого выпуска, как и Тиунов. Она была очень хорошая вышивальщица, у нас есть ее экспонат, и фото ее отдельное в Теремке выставлено.

– А мальчик слева?

– Этого не знаю точно. Но можно предполагать, что это Артем Нестерук, резчик по дереву, он потом стал мужем Нюры, они оба в первом выпуске учились. Артем погиб на Первой мировой, Нюра, Анна Васильевна Нестерук, то есть, одна двоих детей растила. Тяжелую жизнь прожила.

– Нестерук?! – Шварц так взвилась, что стул под ней заскрипел, а сидящая рядом Кристина вздрогнула. – Это, выходит, бабушка Зины Нестерук?! Что на Парковой живет, возле нас. Нюра – Зинина бабушка, значит?! Или прабабушка она?!

– И не бабушка, и не прабабушка, – усмехнулась Татьяна Викторовна. – Зину Нестерук, о которой вы говорите, я тоже знаю. Она с Нюрой Коноплянниковой действительно в родстве, но не в кровном. Зина – Нестерук по мужу. А муж ее, Роман Александрович, действительно приходится Анне Васильевне родным внуком. Анна Васльевна в тридцатом году умерла, надорвалась на работе, но дети уже взрослые были. Младшему, сыну Саше, двадцать лет. Его первая семья погибла. Он женился перед войной. Пошел на фронт, оставив жену и ребенка маленького тут, в Талашкине. Нюра-то в Раздорове жила, однако женился сын в Талашкине. В Раздорове хату сестре оставил. А жена, наша, талашкинская, в оккупацию с ребенком малым пошла в Смоленск поменять картошку на соль, на одежку какую для ребенка, да попала в облаву. Немцы облавы на базаре устраивали, в Германию угоняли.

– Может, они живы, в Германии сейчас? – Кристина едва шевелила губами, так ей жалко было Нюриного сына и его первую жену.

– Нет, они сразу, в Смоленске еще, погибли. Ребенок сразу после облавы, как окружили их, плакал громко, немец его ногой стукнул так, что отлетел. Ну а баба тут на немца кинулась… Он и пристрелил обоих.

Все замолчали. Говорить было невозможно. Кристина едва не плакала.

– Это отец Саныча такую страшную смерть жены и ребенка пережил? – наконец спросила Леля.

– Ну да. Его не было, на фронте воевал. Вернулся в сорок пятом – ему рассказали, конечно. Он через три года снова женился, Романа Александровича родили со второй женой. Так что Зина Нюре не прямая родственница, а вот ее муж, Роман Александрович, – да, внук.

Леля сидела отрешенно, нахмурившись, пыталась все сопоставить.

– А еще дети у этого Александра были? – спросила наконец она.

– Нет, у него ведь с матерью Романа поздний брак. Ему уж под сорок было, когда с войны пришел, и жену тоже взял не очень молодую. Так что один только у них и был ребенок.

– Жалко как! Роман Александрович, значит, совсем один, без родственников!

– Ну, у него жена активная, скучать не даст, – улыбнулась Татьяна Викторовна. – И все ж есть у него родственники поблизости. Не в Талашкине, однако рядом – в Раздорове. Там у него дядя двоюродный. Дочь-то Нюрина в Раздорове осталась, в хате своей… От этой дочери у Нюры то ли трое, то ли четверо внуков было. Но все давно, до войны еще, разъехались, только один остался в Раздорове, живет с дочкой своей. Старый уже, девяносто лет ему. Еле ходит. Вы, кстати, можете знать дочку его! Лена Колышкина, молоко продает! Дачники любят молоко деревенское брать, у нее почти все и берут. Сейчас мало кто коров держит.

Глава 34

Нападение

Костя Разумов проснулся резко, от недостатка воздуха. Кто-то его душил. Жесткая веревка впилась, больно сдавила горло, перекрыла воздух. Костя отчаянно захрипел, попытался руками развести веревку, но сил уже не было. Тело его билось в конвульсиях, руки не слушались, бессмысленно дергаясь и не дотягиваясь до веревки, ноги так же судорожно дергались независимо от его воли. Вдруг от раскрытого окна послышался злобный рык, и вслед за тем веревка ослабла. Что-то крупное мягко и тяжело шмякнулось на пол рядом с диваном. Кто-то визжал, рычал какой-то зверь, зазвенело стекло, потом все стихло.

Костя пришел в сознание не сразу. Пошевелиться, открыть глаза было трудно. Сквозь сомкнутые ресницы он видел свет – уже утро. А может, день? Сколько он пролежал? Кто-то рядом хрипел – тяжело, надсадно. А, это он сам хрипит. Рот у него широко открыт, воздух проходит сквозь горло с клокочущим хрипом. Дайте воздуха! Горло, кажется, повреждено? Шею повернуть тоже не может – больно. По лицу и шее кто-то приятно водит мягкой теплой тряпочкой. Воздуха! Пить! Дайте воды! Костя опять провалился в беспамятство.