Взлетают голуби

Вчера, когда я лежала без сна в своей постели, мне вспомнились четки мамики и ее уверенность, что молитва и песня помогают нам уцелеть, когда мы сталкиваемся с трудностями, не сломаться в самые тяжелые периоды жизни, уверенность, что именно постоянная безмолвная молитва помогла ей пережить их, что судьба слепо следовала словам молитвы, ведя ее к будущему, которого без этих слов вообще не было бы.)

Знала я, знала, что ты тоже их слышишь, говорит Драгана и, поцеловав фотокарточку, прячет ее в карман кофты; а ведь согласись швейцарцы сейчас впустить ее сына, он все равно бы не смог приехать, потому что он там, в осажденном Сараеве; мне становится страшно, когда я вижу лихорадочный, отчаянный взгляд Драганы, она смотрит на меня и рассказывает, как сын ее умеет насвистывать тоненько-тоненько, но свист этот все равно слышен (правда ужасна и никому точно не известна), и в этот момент передо мной вдруг появляется Янка, может быть, потому, что Драгана не перестает говорить о голосах, которые она слышит, и о своем знакомом сапожнике, которого она не видела несколько лет, тут даже скрип его старого велосипеда вдруг зазвучал у нее в ушах, и сапожник стал ругать ее, что она ходит по свету в этих никуда не годных, стоптанных туфлях; дядья, все тетки, двоюродные братья и сестры – все они постоянно тут, рядом со мной – но Янка-то?

Драгана отворачивается от меня, берет нож, принимается чистить картошку и морковь; эти простые, примитивные действия сейчас важны не сами по себе, а как свидетельство того, что мы совсем-совсем ничего не можем поделать, думаю я, а Драгана все говорит, и я вдруг отчетливо вижу перед собой два мира, которые стоят друг против друга, никак не соприкасаясь и не согласуясь: мы – здесь, в Швейцарии, а родня наша – в Югославии, в бывшей Югославии, как теперь говорят, они, сербы, – мои враги, и Драгана показывает на картофельные очистки, запястьем вытирает глаза, да, мы здесь живем, как швейцарцы, как посторонние зрители, думаю я, это правда.

Вся семья Драганы – как сына-то твоего зовут? Данило! – сейчас в Сараеве, Драгана же – здесь, кончиком ножа вырезает глазки из картофелин. (Зимняя Олимпиада 1984 года, тогда смотреть телевизор было еще увлекательным и волнующим занятием, спортивные достижения я записывала в специально приготовленные таблицы; кто же установил тогда мировой рекорд? Ингемар Стенмарк? Или Боян Крижай? Зато о матушке у меня абсолютно четкое воспоминание: она совершенно расчувствовалась, наблюдая за Джейн Торвилл и Кристофером Дином – как эта пара способна буквально парить надо льдом? – а когда жюри единогласно поставило им высшую оценку за исполнение, матушка с мокрыми от слез глазами качала головой и повторяла: невероятно, невероятно; Сараево, это где? – спрашивали мы у матушки: нам хотелось знать, где воплотилось в реальность это чудо любви; матушка раскрыла наш школьный географический атлас, и Сараево мы, по всей вероятности, нашли в разделе «Балканские страны».

Теперь, в 1993 году, олимпийский стадион лежит в руинах, прямо возле него хоронят мертвых, кому могло бы прийти подобное в голову, говорят люди, кто мог бы такое предположить, пишут газеты, а я представляю, как готовится к прыжку Йенс Вайсфлог, как он делает глубокий вдох, прежде чем мощно оттолкнуться от стартовой линии, как летит вперед, постепенно приседая, и – взлетает, Йенс Вайсфлог, на веки вечные поднявшийся над сараевскими крышами.)