Взломщик устриц

— Отличный фрукт — груша. Всю зиму можно хранить. — Ты издалека смотришь на речку и добавляешь: — Когда за плиту встанешь?

Я делаю большой глоток вина, чтобы не расплакаться. Я не могу ничего сказать. Меня душат эмоции. Ты это знаешь, хотя по-прежнему на меня не смотришь. Сидишь и качаешься из стороны в сторону.

— Смотри, там водяная крыса плывет вдоль берега. Знаешь, что из них получается отличный паштет? — Ты рассказываешь о водяных крысах, а жизнь летит в тартарары. — Брось в воду кости, пусть рыбы порадуются.

Я слушаюсь, как мальчишка.

— Когда будешь готовить курицу, всегда ставь латку в духовку. Лимон в гузку не забудь. Главное, постоянно поливать ее соком. — Ты откусываешь от груши и пожимаешь плечами. — Ладно, не знаю, зачем я тебе все это рассказываю. Ты же видел, как я готовлю, верно?

Я резко вскакиваю на ноги. Меня переполняют слезы и ярость. Я хочу заорать: «Как я буду без тебя?!» Я представляю, что ты скоро умрешь, что тебя больше не будет, слышу шум кастрюль в семь утра, который никогда уже не будет таким же, как раньше. Как пить без тебя кофе? Как чистить овощи? Как обжаривать лук? Как делать паштет? Как без тебя орать: «Осторожно, картошка пригорает!»? Нам уже вместе не пробовать зельц, и потом ты не закуришь свою последнюю за день сигарету.

Я широко шагаю по берегу. Ярость сменяется какой-то странной радостью. Ты только что передал мне эстафетную палочку, вот так, между невкусной курицей и пакетиком покупных чипсов. Дал добро. Так просто, как «передай соль» или «переверни блинчик». Невероятно. Но это и правда ты, ты и правда сказал, что я могу быть поваром. Ты поднимаешься, идешь к воде. Стоишь ко мне спиной:

— Сядь, сынок.

Самое ужасное, что я опять слушаюсь.

— Помнишь свою Всемирную энциклопедию?

— Да.

— Ты все время сидел, уткнувшись в эти книги. Я был рад, что купил их тебе. И очень гордился тобой, тем, что ты знаешь.

Молчание.

— А теперь их читаю я. Постоянно. В жизни столько не читал. Кто бы мог подумать, что придется заболеть, чтобы начать чему-то учиться. Поэтому я хотел, чтобы ты окончил школу.

— Папа, но ведь у тебя золотые руки.

— Золотые, но бедные… Когда ты кладешь еду в тарелку, никто тебя не видит. Когда еле успеваешь на кухне, никто не слышит. Люди просто едят. И всё.

— Неправда. Люди приходят в «Реле флери» попробовать твой зельц и говядину по-бургундски. Все знают, что «Реле флери» без тебя — ничто. Кстати, если бы ты захотел, у нас бы уже была мишленовская звезда.

Ты улыбаешься:

— Нет великих поваров, есть великие рестораны. «Реле флери» — просто забегаловка у вокзала.

— Неправда! Даже у братьев Труагро, у которых три звезды, есть свое фирменное блюдо. У них эскалоп из лосося под щавелевым соусом[100], а у тебя слоеные пироги.

Ты смеешься:

— У тебя всё просто!

— Это упрек?

— Что ты! Ведь это я сомневался, что тебе удастся и учиться в университете, и постигать это чертово ремесло.

— А сейчас?

— А сейчас ты умеешь и то и то. Только ты знаешь, что будет дальше. Знаний бесполезных не бывает.

Я зажигаю конфорку и ставлю греться воду. Насыпаю твоей ложкой кофе. Во дворе урчит мопед Люлю. Смотрю на часы — семь тридцать. Чищу морковь и лук для бульона, собираюсь готовить сладкую телятину. Мои руки — это твои руки, когда я кладу куски мяса в кипящее масло. Мои глаза — это твои глаза, когда я смотрю, как оно начинает золотиться. Я думаю, как ты, когда добавляю сколько нужно вермута и бульона. Люсьен удивляется, когда я прошу его попробовать.

— Поперчить бы еще, — предлагает он.

— Почему отец больше ничего не пробует?

— Думаю, вкус перестал чувствовать.

— То есть?

— Он такого не говорил, конечно. Но после смерти твоей матери и особенно после ухода Элен… Я видел, что что-то не так, ему все невкусно.

— И как он поступает?

Люлю закусывает губу, как будто собирается сказать какую-нибудь глупость.

— Ты его знаешь, он всегда соль ладошкой мерил. А остальное — на глаз. Ну и иногда спрашивал: «Люлю, ты пробовал?»

— А ты пробуешь?

— Неа, только вид делаю. Он никогда не ошибается.

Каждый вечер в шесть тридцать я отношу наверх две тарелки супа, мы вместе едим. Ты очень любишь суп с картошкой и кресс-салатом. Ты рассказываешь мне о «Столпах неба» Бернара Клавеля[101]. Эту книгу я прочитал взахлеб, когда был подростком; теперь ее читаешь ты. Ты поражен тем, что писатель поместил действие своих книг в знакомые тебе места. Ты рассказываешь мне о Вьей-Луа, деревне в лесу Шо, куда ты ходил собирать грибы и ловить гольянов[102].

Я зря поставил кресло в кухню, ты никогда сюда не приходишь. Предпочитаешь сидеть на заднем дворе. Тебе нужен свежий воздух. Но ты никогда не говоришь со мной или с Люсьеном о стряпне.

Как-то я купил на рынке пару отличных кур. Я решил приготовить их по дижонскому рецепту, но мне хочется узнать, какой рецепт у тебя, сколько ты кладешь горчицы и твердого сыра.

Ты даже не поднимаешь головы, уткнулся в книгу:

— Я уверен, у тебя отлично получится.