Взрыв

Иван встал, подошел к ней, вежливо расталкивая попадавшихся на пути людей, и прямо, как солдат, кавалер главной медали, все ей сказал. И про цветок, и про глаза — про все. И еще про то, какая она вся чистая и нежная, будто голубка.

На миг все притихли, и в этой тишине экзотический цветок только пропел:

— То-о-ма!

И протянул руку.

Невероятно! Еще не веря, Иван осторожно взял узкую горячую ладошку, отозвался хриплым шепотом:

— Иван. Меня Иваном зовут.

И вдруг все стали ужасно громко хохотать.

Но Тома вдруг цепко и твердо взяла Ивана за руку, нахмурилась и сказала:

— Видеть не могу этих кретинов! Этих ржущих коней! Ноги моей здесь не будет! Пошли!

Иван недоуменно оглянулся и тотчас понял, как глубоко он заблуждался всего лишь несколько минут назад.

Действительно, какие у всех вокруг глупые красные лица! И смеются все как-то неестественно, деревянно. А девушки? Куда исчезли красивые девушки? Эти серые мышки красивы? Где были его глаза?!

Иван испугался. Может, и Тома исчезла, его Тома? Он резко обернулся и рассмеялся облегченно. Не-ет, его Тома была здесь — еще лучше, еще прекраснее, чем прежде. Она хмурилась и что-то быстро-быстро говорила — губы подпрыгивали, шевелились так забавно, но Иван ничего не слышал. Он стоял покачиваясь и блаженно улыбался. Тогда Тома вдруг затопала маленькими ножками (она и была-то по плечо ему), снова схватила за руку и быстро повела к выходу. Последнее, что услышал Иван, был чей-то выкрик:

— Глядите, Ванька-то! Поволок свой цветочек! Силен парень!

Что было потом, Иван помнил смутно — куда-то шли, потом ехали, снова шли. Тома почему-то сердилась, а Иван все повторял необычайно понравившиеся ему слова про экзотический цветок.

Утром Иван проснулся от дикой жажды. Во рту было горько и сухо, невыносимо болела голова.

Рядом кто-то тихо дышал.

Осторожно, боясь пошевелиться, Иван скосил глаза и, к изумлению своему, увидел растрепанную женскую голову. Голова лежала рядом на подушке. Иван перевел взгляд на стенку и увидел пришпиленный к обоям ярко-красный тряпичный цветок.

Цветок!

У Ивана будто выключателем щелкнули в голове.

Цветок!

Он все вспомнил.

Он так резко крутнулся на кровати, что матрас жалобно взвизгнул пружинами и разбудил Тому.

Она повернулась к нему лицом, прижалась, пробормотала, не открывая глаз:

— Ну чего крутишься, дурачок?.. Спи... Еще рано!

Иван весь будто окаменел от напряжения и стыда, будто судорогой свело мышцы.

— Что это ты стал как деревянный? — снова пробормотала Тома и прижалась еще крепче.

— Тома, послушай... Я не хотел... Ты прости... Я себя не помнил... — прошептал он.

— Пить надо было меньше, — ворчливо отсылалась Тома, — идти сам не мог. Кавалер называется! Пускал пузыри, как дите.

— Послушай... погоди... Значит... значит, мы теперь муж и жена? — потрясение спросил Иван.

Тома резко села на кровати. Она так изумилась, что сон отлетел мгновенно. Пристально глядела на Ивана маленькими, остро поблескивающими глазками — не смеется ли? Но он не смеялся. Это было сразу видно.

Ошеломленный Иван глядел на нее и не верил своему счастью. А у Томы чуть приоткрылся рот, и она начала что-то соображать, о чем-то смутно догадываться.

Он потянулся к Томе и поцеловал ее в щеку. Поцеловал, будто клюнул.

Она ждала. Тогда Иван погладил ее по голове, по шее. Неизъяснимую, хрупкую нежность чувствовал он. Погладил и снова поцеловал. Тома нахмурилась.

— Больной, что ли? — спросила она.

— Почему ты так думаешь? Я совершенно здоровый! С чего ты взяла?

И Иван снова осторожно, кончиками пальцев погладил женщину по теплой шее, там, где билась жилка.

И это безобидное движение снова подбросило Тому на постели. Она долго, очень внимательно разглядывала Ивана, будто изучая неведомое ей доселе существо.

— Ну даешь! Ну чудо! А я-то дура! — прошептала вдруг она. — Да не бывает же такого... Ну, даешь... я-то...

Иван лежал красный, растерянный, отводил в сторону глаза.

Но вдруг Тома резко умолкла, вновь внимательно, оценивающе оглядела Ивана, и ему Показалось, что в черных, выпуклых ее глазках зажглись неприятные огоньки.

Но в следующий миг Иван уже корил себя за такие мысли, потому что глаза ее стали ласковыми. И руки ее сделались нежными и чуткими. Она гладила Ивана и тихо, с придыханием, приговаривала:

— Иванушка мой, милый, славный мой дурачок! Ты мой хороший, мой хороший, мой хороший...

Жизнь настала сказочная. Все завертелось вокруг, смешалось, ускорилось.

Через две недели Иван Сомов стал женатым человеком, а Тома сделалась Тамарой Сомовой, женой.

* * *

Шугин вдруг непроизвольно дернулся, прижимаясь к Петьке, все в нем сжалось внутри, все захолодело, а мысли сделались беспорядочные, запутанные. Так бывало с ним в дни болезней, в дни высокой температуры, когда он постоянно видел один и тот же навязчивый сон — перед глазами бежит, бежит, все ускоряя движение, серая полоса, похожая на киноленту, и вдруг — затор, и лента начинает наматываться в огромный ком с острыми углами и краями, и какой-то слышится хруст, треск.

Показалось, что глыба пошла, что сейчас, сейчас, раздавит...