We're all on fire (СИ)

Его почти не покидали мысли о Митче. Вернее, он постоянно думал о том, что же с ними происходит. Гарри с каждым днём всё яснее видел отношение друга к себе, но не мог ничего поделать. Кажется, Митчи его любил, причём всерьёз, по-настоящему. А Гарри просто не мог ничего с этим делать.

Он понимал, что он ведёт себя как последний мудак. Он снова держит Митча возле себя, но не подпускает ближе “положенного”. Он позволяет Уолтеру проявлять свою заботу, не останавливая, но даже и не пытается дать намёк на большее. Просто потому, что не может. Не хочет. А Митч не понимает.

Митч признался ему в своих чувствах. Гарри знал об этом, как и сам Уолтер. Они оба осознавали неоднозначность своих отношений, и если Митчу это играло на руку, то Гарри - наоборот. Но вот только именно Стайлс не пытался абсолютно ничего сделать.

Гарри напрягали изменения в школе. Он каждый раз от Зейна слышал, как там всё ломается и, как говорил Малик, “деградирует с пиздецки опасной скоростью”. И Гарри его понимал. Школьная система действительно рушилась. Вместо самого главного, золотого правила “каждый - личность” пришло новое правило “личность - тот, кто возле главного”. И, судя по рассказам парней, главным постепенно становится сам Гарри.

В Леонардо по какой-то причине происходило то же самое. Конечно, там никогда не было такой независимости, как в школе Гарри, но там тоже все всегда были, вроде как, “за себя”, ну или хотя бы не пытались слепо подражать и благоговеть. А сейчас такое было. И, что самое жуткое, это происходило с Митчем. Гарри видел это. Перед ним правда расступались, перед ним извинялись, на него не смотрели. И Гарри просто не понимал, почему такое происходило.

Но, тем не менее, мысли о школе ушли на второй план, когда Гарри оказался заперт дома. В здании, где ещё год назад было не два жителя, а три. И третий должен был прямо сейчас подскочить с кровати и с криками об опоздании кинуться собираться, взмахивая своими ярко-синими волосами.

Гарри был по-настоящему окружён мыслями. Образ Джеммы давил. Ему казалось, что в доме слишком пусто. Он старался забыть об этом всё это время. Но такое не забывается. Такое оставляет шрамы, такие глубокие, что они вряд ли когда-либо вообще заживут. У Гарри вот не заживал. И вряд ли когда-нибудь сможет.

Но больше всего он думал, конечно же, о Луи. Это имя прокручивалось в голове Стайлса несколько миллиардов раз в день, хотя позволял он себе произнести его от силы один разок, вскользь, совсем тихо. Потому что он пытался забыть. Он правда очень сильно пытался. Луи дал ему понять, что хочет забыть. Хочет, чтобы его отпустили. И Гарри правда пытался это сделать, но… Но блять не отпускается такое, ну вот никак.

Гарри ещё неделю назад попытался впервые удалить все фото Луи со своего телефона. Он насчитал их около пятисот. Их общие, один Луи, Луи и кто-то из друзей. Гарри помнил все эмоции, которые испытывал тогда, когда фотография была сделана, и тогда, когда он их просматривал неделю назад. Они были слишком разными. Это было слишком больно.

Гарри помнил фото, где он и Брендон, обсыпанные - из-за неуклюжести Ури, конечно же - попкорном, просто шокировано смотрят друг на друга, а сбоку Луи и Тайлер умирают от смеха, прикрывая лица ладонями. Ещё было фото, где были лишь Гарри и Луи. Снимал тогда, кажется, Найл. Томлинсон положил голову на плечо Стайлса и уснул, совсем забыв, что смотрели они, вообще-то, его любимую “Реальную любовь”, от которой Гарри уже начало в то Рождество тошнить. Было фото Луи на фоне заката на окраине города, которое Гарри заснял ещё летом, а ещё, примерно тогда же появившееся, было у него фото Джозефа и Томлинсона, развалившихся на заднем сидении фургончика, в котором они ездили в “путешествие” тогда. И Гарри даже сейчас помнил, что громче всех кричали о том, что “фургона будет очень много, идиоты!”, именно эти двое.

И в итоге Гарри просто не смог. Он не сумел взять и удалить это. Да, он сможет стереть это из памяти своего телефона, но вот самого себя - очень и очень маловероятно. Слишком свежи были эти воспоминания. И слишком сильна была теперь боль от них. И Гарри не мог ничего сделать.

Его разрывало. Каждый день, час, минуту. Он не мог без Луи. Он ещё в конце того года сказал, что, кажется, судьба просто кидает им испытания. Пройдут - смогут быть вместе. Не пройдут - ну, скатертью дорожка. Луи тогда улыбнулся и сказал, что они пройдут всё. И Гарри не мог поверить, что Томлинсон тогда ошибся.

Гарри не мог. Он думал о парне каждые несколько минут. Как бы он ни презирал раньше все эти ванильные слова о “невозможности нахождения порознь”, сейчас он это понимал. Ему был похуй на остальное. Он начал пить и колоться снова, курил вдвое больше, нежели всё минувшее лето. Луи отучал его несколько месяцев, и у него вышло. А теперь - всё насмарку. Абсолютно всё.

Гарри не мог поверить, что на его - да, блять, он всё ещё его - родного человека столько всего обрушилось. К нему изменилось отношение. Всё для него рушилось. А виноват, блять, был Гарри. И это разъедало. Уничтожало, сжимало и просто убивало.