XX век как жизнь. Воспоминания

Не могу ручаться, что мой аргумент сыграл какую-то роль, но вскорости кандидатура Полянова отпала. Некоторое время всплывали фамилии Стукалин, Панкин, Тяжельников, Замятин. Даже Бовина вспоминали. Но в феврале вдруг возник Алексеев и пробился к финишу.

До сих пор не могу понять: кто лучше (или — кто хуже) — Полянов или Алексеев? Для «Известий» Алексеев был явно хуже. Полянов был бы хуже для известинцев.

Петр Федорович Алексеев пришел к нам из «Советской России». В записной книжке у меня значится: «…не очень. Сильно простоват». Потом выяснилось, что очень сильно. Какой-то весь никакой. Просто серый. Пугливый до невозможности. По-моему, он и меня боялся: как же, крутится там рядом с Брежневым… Но мне от этого было легче, меньше вмешивался в мои публикации.

А в 1977 году кадровые перемены коснулись меня непосредственно. Заместителем главного по международным вопросам был назначен Станислав Николаевич Кондрашов, долгие годы бывший корреспондентом «Известий» в США. На мой взгляд, Кондрашов — лучший за послевоенные годы советский журналист-международник. Блестящий знаток русской литературы, особенно поэзии. Тонко играющий словами не ради слов, а ради выявления смыслов, значений. Глубокий, основательный аналитик, работающий в психологическом ключе. Типичный русский интеллигент, яркая индивидуальность.

Беда в том, что Кондрашов никогда не был начальником. Не научился относиться с долей иронии к своим функциям и не навязывать коллегам свое видение проблемы и материала. А так, к сожалению, бывало. Статьи задерживались. Появлялась дополнительная нервная нагрузка. По-моему, ему было неловко делать мне замечания. А мне было неловко с ними не соглашаться.

Кондрашов был труден как начальник, но он был труден и как подчиненный. Алексеев, видимо, полагал, что известинская общественность будет рассматривать приближение Кондрашова к власти как признак интеллектуальной высоты этой власти, ее либеральных тенденций. Но быстро понял, что минусы превосходят плюсы. С Кондрашовым нельзя было разговаривать в привычной руководящей манере. Кондрашов вовсе не собирался безропотно принимать все замечания сверху. Кондрашов не боялся возражать главному, спорить с ним, доказывать свою правоту.

Помаялись несколько месяцев и разошлись. В июле Стасик был определен в политические обозреватели. В этом кресле он просидел почти четверть века.

* * *

Одной из сквозных тем тех лет была, несомненно, китайская. В сентябре 1976 года умер Мао Цзэдун. Вскоре арестовали «банду четырех». Китай, что было ясно даже не специалистам по Китаю, втягивался в полосу больших перемен. Для Советского Союза это имело огромное значение. Надо было писать, объяснять читателям происходящее. Да не тут-то было. Рахманин и его группа в отделе ЦК, в том самом, где я не так уж давно постигал китайские сюжеты, плотно перекрыли все пути к объективному освещению обстановки в Китае. Они сумели внушить начальству глупейшую мысль: при Мао Цзэдуне был левый маоизм, а после Мао Цзэдуна маоизм стал правым. Так что никаких значимых перемен в Китае не происходит.

Все-таки написал я в феврале 1977 года статью о переменах в Китае. Показал Андропову, Катушеву, Александрову, Блатову. По существу вроде никто не спорит. А печатать не дают. «Годить», говорят, надо. А чего «годить», не говорят. «Гожу». Статья путешествует по всем возможным инстанциям, включая китайскую комиссию политбюро, и всюду из нее вытравляют всякие намеки на свежую мысль. Итог: статью в адаптированном виде разрешают печатать в «Литературке» под роскошным названием «Что же изменилось?».

Понадобилось не так уж много времени, чтобы напор событий перечеркнул точку зрения наших официальных китаистов. Перемены в Китае действительно происходили. Не замечая этого, мы понесли значительные потери — и в политическом плане, и в научном, и в плане пропагандистском.

Еще большие потери мы понесли, «не заметив», что война с афганской контрреволюцией переросла в войну против афганского крестьянства, афганского народа. И моя совесть тут нечиста.

Правда, я почти ничего не знал об Афганистане. Был там однажды в 1973 году, освещая визит Подгорного, видел сосуществование времен, когда вот здесь, где ты стоишь, век XX, с телефонами и аптеками, а там, через квартал, век, ну, скажем, XIV, с ужасающей нищетой, грязью, исковерканными телами на улицах.

Поначалу я принял официальную версию: защитим Кабул от внешней контрреволюции, от проникновения американского империализма. Вспоминал Испанию, Китай, где Советский Союз активно выступал на стороне революции.

Именно под таким углом зрения была написана статья «Размышления об афганской революции», опубликованная в апреле 1980 года в английском издании «Московских новостей». Поскольку я размышлял и об ошибках революции, статья не понравилась кабульскому начальству.