За колючкой – тайга

И они обязательно найдут деньги. Не могут не найти. И тогда встанет вопрос – кто их дал зэку Летуну по фамилии Литуновский, если всем хорошо известно, что вот уже пятьдесят лет на руках обитателей шестого барака ни разу не бывало ни единой копейки наличных денег. Тем более две с половиной тысячи рублей. За эти деньги здесь можно легко кого-нибудь «заказать», не говоря уж о том, сколько можно на эти деньги приобрести у тех же бурятов «травы» или самогона.

Андрею даже не нужно было делать лишних движений. Он их делал еще в бараке, когда соображал, куда спрятать деньги перед побегом и как их быстро скинуть в случае задержания.

Чуть вывернув оторочку, он пальцем надорвал стежки и вывалил в темноту крошечный сверток из пяти купюр. Его не увидят сейчас, не увидят потом. Лишь когда старик из Кремянки приедет белковать или шишковать сам, или пришлет по этим делам сынов, они будут обнаружены. Если, конечно, их не упрет на своей спине ежик или не утащит в нору лисица. С пальцев Андрея стекает кровь, деньги перемазаны, поэтому заинтересовать лису или куницу они могут запросто.

– Фррр! – раздалось под самым ухом Литуновского, когда его вели к машине. Урчание двигателя приближалось, на урчание «УАЗа» оно похоже не было. Оно и понятно. Зэку место в автозаке, а не в легковушке.

– Фррр! – прозвучало, и от неожиданности, даже несмотря на ломоту, Литуновский чуть отшатнулся в противоположную сторону.

– Балуй!.. – раздался крик, и у Литуновского сжалось сердце.

Не перевелись еще люди добрые на земле русской…

Уже в кузове, будучи брошенным на пол, Литуновский слышал, как объяснял данную ситуацию дед. Он давал ей оценку, будучи уверенным в правоте своих действий, а потому голосом спокойным и смиренным, как принято у них, староверов.

– Ты, паря, зазря не серчай, – шепелявил он. – Раз тебя власть сюды определила, значица, виноват. Попусту садить никого не станут. Это раньше было: покажут пальцем на человека, его и заарестовывают. Потом, пойми сам. Крышу перекрывать надо? Одежку мальцам приобретать нужно? Опять же, в реку без бензонасосу не выйдешь. А река, она кормит нас…

Литуновский слушал и ничего не понимал. Если происходящее – конвой, собака, кровь и боль казались ему реальными, то речи старика из Кремянки – форменным бредом.

В кузове, пока везли, по нему еще несколько раз прошлись ногами. Так, от скуки. А у самых ворот один из девятнадцатилетних солдат-срочников встал ему на спину и три раза подпрыгнул. В груди Литуновского что-то хрустнуло, и он, догадываясь, что самое страшное впереди, лишь стиснул зубы.

Стоит дать себе слабость сейчас, остальное покажется мукой. Можно не выдержать и…

Боль ушла сразу, едва увидел перед собой лица Вики и Ваньки.

Он увидел их, когда понял, что можно не выдержать сейчас и сломаться потом, когда будет еще хуже. И не увидеть любимые лица, и не прижать их к себе.

Предположения Литуновского относительно общего построения и выставления его у позорного столба не оправдались. Шмон, да, был. Было еще два захода на отработку ударов ногами и руками, после одного из которых Андрей снова потерял сознание. Но предполагаемого таврения каленым железом на лбу, публичной порки или пытки на глазах остальных зэков, в назидание не было. Сначала, когда его привезли и сбросили посреди плаца, как хлам, к нему никто не подходил в течение получаса.

Литуновский лежал, прижимался пылающей щекой к холодному асфальту и знал – из щелей барака на него смотрят десятки глаз. Он лежал и не шевелился. Не потому не шевелился, что была боязнь навлечь на себя гнев, а по более тривиальной причине. У него было отбито все, что могло двигаться и посредством чего он мог бы передвигаться. Поняв причину своей внезапной слепоты, он чуть успокоился и перестал делать попытки продрать глаза. Рассеченные веки, срезанные твердыми рантами сапог, висели на глазах, кровь слилась из них, высохла и превратила месиво на лице в сухую, прочную маску.

Через полчаса его подняли и повели к административному зданию. Это Литуновский понял по запаху жареных яиц и курятины, усиливающемуся по мере приближения. Провели чуть дальше, за офицерское общежитие, и Литуновский понял, куда его привели.

Чуть дрогнуло сердце, но, слава богу, не подогнулись колени. Подниматься на второй этаж было тяжело, из легких раздавался сухой свист, рваная рана на ноге – собачья проделка, выворачивала наизнанку нервы, но он застонал лишь раз. Когда его рывком подняли на втором этаже после падения на пол. Застонал и опомнился.

– Нельзя, Литуновский, нельзя…

– Что эта сука бормочет? – справился идущий впереди ефрейтор-бурят.

– Прощения, наверно, просит, – перевел его друг, мечтающий тоже уйти на дембель ефрейтором. В один улус с одинаковыми погонами – от земляков почтение и слава.

Он стоял посреди кабинета Хозяина.

Чуть пахло лакированным деревом, сапожным кремом – не ваксой, а кремом, свежезаваренным чаем и заполненной пепельницей. Перемешиваясь, эти запахи выдавали единый по обонянию аромат казенного амбре.

Стул чуть скрипнул, но невозможность видеть не позволяла Литуновскому понять, по какой причине.