За колючкой – тайга

Сквозь щелки закрытых веками глаз пробивался свет, но он был слаб, тускл. Зебра как-то рассказывал о привычке Хозяина разговаривать в полутьме кабинета с направленной в лицо зэка лампой. Когда смотреть на раскаленную нить трехсотваттной свечи было уже невмоготу и зэк отворачивался, это воспринималось как дерзость. Естественно, когда ты говоришь, а кто-то при этом отворачивается, дать иную оценку такому поступку, кроме как хамство, нельзя.

Но Литуновский быть осторожным старался напрасно. Стул еще раз скрипнул, и зэку стало ясно, что начальник зоны крутится за столом, разглядывает его, и думает, с чего начать разговор. А Андрею стоять на месте без визуального контакта с окружающей обстановкой становилось все труднее и труднее. Он знал – нужно расслабиться. Расслабленное тело проще прижимается к полу, а напряжение усиливает амплитуду колебаний и может случиться так, что его просто унесет в сторону, и он завалится в какой-нибудь краеугольный угол и без помощи Хозяина.

– Ты, по всей видимости, думаешь, что сейчас я начну готовить документы о твоем побеге из колонии? Отправлю тебя в суд, там тебе втетерят еще пару годков, и верну тебя обратно со сроком в девятнадцать лет и три месяца. Ты об этом думаешь, я угадал?

Девятнадцать лет и три месяца… Литуновский, когда бежал по лесу, думал об этом, но не предполагал, что кто-то еще поднимет эту тему, только теперь уже вслух, совсем скоро и совсем рядом. Да, он думал об этом, думал… Но фотография Вики с сыном, которая еще несколько часов назад стояла перед глазами, закрывала все остальное.

– Я обрадую тебя, Андрей Алексеевич. О твоем безрассудном поступке будем знать только ты, я, да собака, что порвала твой сапог. Ты никому не расскажешь, потому что сделать это может только сумасшедший, я не знаю никого, кто остался бы здесь на «сверхсрочную», а я не расскажу, потому что не желаю портить статистику красноярских лагерей и ломать устоявшееся реноме шестого барака. Собака, та бы обязательно проболталась. Они брешут где надо и где не надо. Но ее никто не поймет. А остальные, поверь мне, будут молчать. Даже зэки. Правда, есть один, в ком я не уверен. Собственно говоря, именно он-то и направил нас по верному пути.

Литуновский первую часть сказанного воспринял как должное, ибо в ней чувствовался резон, а вторая, как и в случае с дедом час назад, восприятию не поддавалась. Кто поверит старику-староверу, когда Хозяин скажет: «Побег? Я ничего об этом не слышал. Возьмите калькулятор и пересчитайте заключенных».

– Видишь ли, Андрей Алексеевич, в зоне без понимания политики администрации никак нельзя, никак. Кто осознает это, честно трудится, смирен в быту, тот проживает здесь свой срок и уходит. Мы жмем ему руку… – Щелчок зажигалки, после которого полковник счел нужным уточнить: – Я лично жму. И он возвращается домой. Ну, или к делам своим, что опять ко мне ведут. Такие люди здесь есть. Анатолий Банников, скажем, разумный человек. Я когда позвал его к себе и спросил – просто так спросил, зная прекрасно, что точно он знать не может, ибо в этом случае он тут же поправил бы неразумного зэка – куда мог направиться Литуновский? И тот честно сказал – скорее всего в сторожку деда Зиновия. И что ты думаешь? Через пять часов ты туда пришел.

«Пять часов», – единственное, что выделил для себя Андрей из слов начальника. «Я шел к сторожке ровно пять часов, значит, они были там задолго до моего ухода с „дачи“. Стало быть, ждали с самого утра, но узнали, когда я вышел, по радиостанции, которая была у конвоя и замполита. А здесь мой уход ждали и видели, но не торопились его пресечь».

Литуновскому быстро стало понятно, что Хозяин старательно настраивает его на понимание факта, что сдал Бедовый. Но Бедовый решительно отверг желание Андрея направляться в сторону Назарова, и велел идти дорогой, которая увела бы Литуновского от погони. Полковник портит биографию вору Банникову, это понятно без дополнительных пояснений.

– Вор потому и называется «в законе», Литуновский, что обязан сотрудничать с законом. Это в годы нэпа всякие Кости Малины и Феди Костыли от власти шарахались. А почему шарахались? Да потому что власти не существовало. А сейчас – будьте любезны… Был бы ты из ментов, я бы тебе ничего не объяснял. Ни про Бедового, ни про закон. Но, к сожалению, ментов сюда не шлют. Поэтому приходится объяснять азы… Андрей Алексеевич, ты чего молчишь-то? Оппонируй, что ли.

Андрей от слабости чуть качнулся, оперся на разодранную ногу и, не в силах стерпеть боль, сделал шаг в сторону. Вернуться в исходное положение стоило огромных усилий, но он снова встал.

– Тяжело, – согласился полковник. – Понимаю. А кому сейчас легко? Но, чтобы не перегружать твое сознание лишней информацией, я тебе скажу правду о том, что с тобой случится дальше. Прошу это принять как должное, иначе нам взаимопонимания не достигнуть. О побеге твоем, Андрей Алексеевич, никто не узнает. Но отсидишь ты у меня так, словно два-три года к сроку тебе набавили. А иначе несправедливо будет, согласен?