За короля и отечество

Гуалкмай уткнулся лбом в его плечо и некоторое время обдумывал это.

— А знаешь, дядя, — признался он наконец, — я не умею придумывать план битвы.

Анцелотис поцеловал его в макушку.

— Пока не умеешь. Но я тебя научу. Это одна из обязанностей, возложенных на меня старейшинами: обучить тебя всему, что сделал бы твой отец, доведись ему остаться в живых. И это огромная честь для меня — быть твоим наставником, мой юный король.

Когда мальчик снова посмотрел на него, боли в его глазах немного убавилось.

— Это как ты учил меня седлать моего пони, и брать на нем барьеры, и ухаживать за ним потом, да?

— Именно так.

На мгновение губы у Гуалкмая задрожали, потом он взялся обеими ручонками за цепь и снял ее.

— Она очень тяжелая, дядя.

Анцелотису еще не приходилось слышать более точной и емкой характеристики королевской участи.

— Придет день, Гуалкмай, и ты достаточно окрепнешь, чтобы носить ее. В этом я клянусь перед Господом Богом.

Мальчик, которому предстояло стать королем, вложил цепь обратно в дядькины руки, и тот надел ее на шею.

— Спасибо, Гуалкмай. Я буду носить ее в твою честь до тех пор, пока ты не будешь готов принять ее обратно — на этот раз как зрелый муж.

Мальчик вдруг обнял его, дрожа.

— Ты только тоже не умирай, ладно?

Он снова чмокнул его в макушку.

— Это, мой маленький король, ведомо только Господу. Но я сделаю все, что от меня зависит, — обещаю.

Когда Анцелотис поднял глаза, он увидел, что Моргана смотрит на него сквозь слезы, крепко обнимая младшего сына.

— Гуалкмай, — шепнул он тому на ухо, — ты нужен матери, мой мальчик.

Тот оглянулся, увидел, что мать плачет, и бросился к ней.

— Не плачь, мамочка, я с тобой!

Она испустила странный сдавленный звук и опустилась перед ним на колени, с плачем обнимая его. Анцелотис молча отъехал от барьера. Гуалкмай, побледнев, продолжал смотреть в его сторону. Мальчик явно ужасно боялся, что и дядьку его убьют — прямо у него на глазах.

Самое ужасное, что он не мог разубедить в этом племянника, ибо в глубине души понимал, что именно таковы намерения Куты. Он с удовольствием избавил бы мальчика от этого зрелища, но оказал бы тому плохую услугу, поступив так, — да и всему Гододдину тоже. Жестоко, конечно, но король, желающий править мудро, должен учиться с малых лет. Жаль только, что такая доля выпала Гуалкмаю так рано…

Анцелотис стиснул зубы еще крепче, увидев, что по другую руку от мальчиков сидит Ганхумара — вот уж от нее они не дождались бы ни утешения, ни вообще какого-либо внимания. Жена Арториуса сияла: ореол великолепных рыжих волос, ярко-оранжевое платье составляли разительный контраст черным траурным одеяниям Морганы. Не дай Бог,мрачно подумал Анцелотис, ей нарожать детей. Она будет обращать на них не больше материнского внимания, чем на дворовых собак, пока будет высматривать, перед кем бы еще задрать юбки.

Стирлинг невесело согласился.

Откуда-то из-за спины послышался взрыв буйного хохота, заставивший Анцелотиса оглянуться. Через примыкавший к арене луг, расталкивая табун оставленных приезжими зрителями лошадей и пони, ехал Кута со своей свитой; за ними с каменными лицами следовал отряд катафрактов в цветах рейгедской кавалерии.

Что бы там ни задумали Кута со товарищи, по крайней мере это им приходилось делать под неусыпным наблюдением бриттов. Кута махнул рукой в сторону Эмриса Мёрддина и Анцелотиса и сказал что-то, от чего его спутники снова зашлись хохотом. Большая часть их едва держалась в седле: судя по всему, давешняя вечеринка затянулась до самого утра и имела тенденцию продолжиться и дальше, до самой ожидаемой победы Куты над своим противником.

— Самоуверенные бурдюки, — буркнул Анцелотис, и Эмрис Мёрддин усмехнулся в ответ.

Впрочем, от внимания Стирлинга не укрылось то, что сам Кута держался в седле крепко и вообще не выказывал никаких признаков опьянения. Зато ехавший следом Креода перестал быть похожим на загнанного кролика: теперь он напоминал тоже кролика, но вареного.

— Сдается мне, — заметил Стирлинг вполголоса, — что он переносит крепкие напитки куда лучше своих приятелей. Чертовски некстати.

Тем временем с трибун послышались крики, и фанфары возвестили об окончании состязания бегунов: завершив еще один круг, те пересекли отмеченную мелом финишную черту и сбавили ход, жадно глотая воздух. Только победитель продолжал бег и остановился перед королевским шатром. Поднявшись по каменным ступеням, он склонился в поклоне перед Мерхионом и Тейни. Король Рейгеда произнес короткую речь, которой Стирлинг не расслышал, потом Тейни увенчала его лавровым венком — с натуральной, а не золотой, как в Вечном Городе, листвой; правда, при более внимательном рассмотрении листья оказались похожими скорее на дуб, чем на лавр. Вслед за этим победитель получил в награду пухлый кошелек и повернулся поклониться зрителям, встретившим это новыми восторженными криками.