За ледяными облаками

– Ну, не шкипер же… – Костыль погладил баранку ласковым кошачьим движением ловеласа, легко вспоминающего разные встреченные обводы, выпуклости и мягкости. – Шкипер сам должен уметь вести судно.

– А ты, значит, шкипер?

– Я – старпом. Шкипер изволит дрыхнуть. Хотя… может, и шкипер. Капитан, мать его, Флинт. И меня боятся отсель и досюдова. И любят, пусть и не все. Как ни странно, в основном любят бабы.

– Эй, Флинт… – сонно пробормотала Уколова.

– Ась?

– Не заткнешься, стану Сильвером. А его боялся сам Флинт.

– Молчу, моя королева. Уважаемые пассажиры, правила нашей транспортной компании вам знакомы. В связи с вынужденной пересадкой из комфортного железнодорожного экспресса в помесь мотоблока и труповозки с приклеенными пластиковыми лыжами, прошу всех пристегнуть ремни безопасности. Маршрутный боевой пепелац «Маньяково – Мертвонадеждинск» отправляется…

– Краснобай, краснобай… балабол ты, – буркнула старлей. – Дай ты поспать, изверг!

– Яволь, даме гауптман. И не спорь со мной, женщина! Твоё гауптманство у тебя на лице написано и скоро случится на погонах. Поехали-с…

Азамат не заметил, как «буханка» потихоньку набрала ход. Водителем Костыль оказался от Всевышнего, чего уж. Оглянуться не успел, а стенки оврага уже мелькают, ускоряются в беге, сливаются в белые полосы. И все это – мягко и убаюкивающе.

Когда они вылетели на открытый оперативный простор, Азамат тоже почти не заметил. Вот только катились в кишке, вырезанной в самой себе землей и… р-р-р-а-аз… лишь белое и посверкивающее, все в мягкой зелени пополам с жидким серебром луны. «Буханка», встав на ровно слежавшийся твердый снег, благодарно заурчала и побежала совсем ходко.

– По полям, по дола-а-а-ам, сёдня здесь, завтра та-а-ам…

Костыль мурлыкал под нос, сидя уверенно и даже красиво. Одна рука – на рулевом, вторая – на рычаге. Неуловимые движения, и машина катится и катится, переезжая почти незаметные на скорости кочки. Даже лучше, чем по трассе.

– Почему ты, типа, анархист? – поинтересовался Азамат. – И что оно для тебя?

– Ну… – Костыль усмехнулся, неуловимо достав откуда-то чудом целую самокрутку. – Да не журись, братишка, это просто табак. С Кинеля. Драгоценность моя. Говорят, раньше в ходу были сигары, натурально, скрученные из целого табачного листа. Знаешь, какие выше котировались?

Азамат пожал плечами.

– Свернутые на шоколадных, роскошно-тугих бедрах мулаток. Сладкие от солнца Кубы и их пряного пота. Эй, старлей, твои бедра круче, не переживай. Я ж твой рыцарь, в хвост его и в гриву, Айвенго. Шаришь?

Азамат усмехнулся. Шарит, хотя вроде и спит. Вот человек, а? Скотина и подонок, а смог даже на нее как-то особо подействовать.

– Шарит, – констатировал Костыль, – пусть притворяется, что спит. Это, мой друг башкир, животный магнетизм. И никак иначе. Врожденная харизма и обаяние.

Где-то на своей койке вздохнула Даша.

– А чего вздыхает просто Дарья?

– Не трогай ее, – посоветовал Азамат, – ее к нам привел наемник. Сдается мне, ты на него сильно смахиваешь.

– Не он на меня?

– Он старше.

– Кто такой?

– Морхольд.

– А… ну, каждому свое. Тебе прям интересно, почему я анархист и на кой оно мне?

– Не типа анархист?

– Не, самый, дружок, настоящий бессистемный анархист. Борюсь, как могу, за свободу людскую, настоящую и в головах. Неизвестно, что хуже, кстати. Несвобода с цепью на шее или клетка, запирающая мозги.

И ведь не поспоришь.

– Воля, Азамат, просто так не дается. Вот ты сам – человек вроде бы вольный, верно? Или нет? Чем тебя купил офицер этот? Старлей-то, понятно, баба служивая… извини, моя королева, женщина, конечно. Или все же девушка? А?

Уколова ответила бормотанием и сочным всхлипом, повернувшись на бок.

– Красиво спит.

Азамат не ответил. Костылю, судя по всему, накипело потрепаться. Пусть трепется.

– Знавал одну бабенку. Клевая, блондинка натуральная… Натуральная, представляешь? Проверял много раз, хотя в первый не понравилось, пришлось керосин искать и выводить всяких непрошеных гостей. Но красивая, стервоза, аж жуть. Волосы длинные, густые, жопа сдобная, как пышка… как две пышки. Грудь, как два кочана, крепких таких, упругих, прям укусить хочется.

– Сало в рюкзаке, – проинформировала Уколова. – И потише.

– Ох, женщины… Да она не такая, как ты, старлей. Ты – как хороший охотничий нож. Она – как кухонный. Спит, что ль?

– Ты про анархизм мне рассказывал.

– А? Да! Но сперва – про красиво спать.

– Трави. Только негромко.

– Да как скажешь. Вот эта мазель спала ужасно. Булькала, похрапывала, как мерин Соловейчика, а мерин Соловейчика, скажу я тебе, храпел, как неисправный глушак на бибике, как забитая фановая труба в сортире. И…

– Я не знаю, что такое фановая труба.

– Не завидую, чесслово. Лопухом всю жизнь-то подтираться несладко. Короче, храпела она ужасно, стонала, как будто ей кишки выпускают, зубами скрипела и даже попердывала.

– А анархизм здесь при чем?

– В ее случае очень даже при чем. Тупо работала, чем могла. А могла она всем своим телом, и весьма даже. Только почему так? Ей никто больше ничего бы не доверил? Верно, после такого мало кто отнесется как к человеку.