За мной!

Душевая была чистая, на четыре рожка. Мыла у меня не было, зато был кухонный порошок для мытья посуды, синего цвета. Завернутый в голубую пену, я почти блаженствовал под тяжелой струей — сами рожки-рассеиватели кто-то скрутил, а, может, их и вовсе никогда не было, и вода била прямо из трубы… Внезапно труба кашлянула и выплюнула крутой кипяток пополам с паром. Я, отпрыгнув со всей резвостью, крутанул кран подачи холодной воды, но положение не изменилось ни на йоту. Соседний душ был рядом — только руку протяни. Я и протянул, и секунду или две струилась холодная водичка, только потом пошел кипяток без всяких примесей. Такой же странной конструкции оказался и третий душ, и четвертый: сначала секунда-две настороженного блаженства, а потом муки адовы. «От жажды изнываю над ручьем», черт возьми. Выход только один: скакать от душа к душу, от крана к крану, ловя эти самые две секундочки. Открыть кран, поймать холодные капли, закрыть кран, чтоб не обвариться. Переместившись к объекту № 2, открыть там. Потом — к третьему, и замкнуть круг на четвертом. И — снова-здорово… А скользко. А нелепо. А за гофрированной стенкой будки, набирая силу, громко и страшно воет печка, как перед взрывом. Не повезет — так и в бане не согреешься, но случается и наоборот… Закрутив проклятые краны и счищая с себя полотенцем ошметки кухонной пены, я рассуждал над тем, что на войне каждый выживает в одиночку.

Но ничего, в сущности, не произошло страшного. Совсем наоборот. И я решил закончить свой туалет бритьем. Зеркальца у меня не было, поэтому я брился наощупь, поглядывая время от времени на лезвие карманного складного ножа. Я, таким образом, проявил солдатскую смекалку, и это мне было приятно. Да, вот я сижу посреди Ливана, бреюсь и поглядываю на лезвие бразильского ножа с надписью «007», — ну, и что в этом особенного? В Тель-Авиве, я вел бы себя несколько иначе, и это тоже никого бы не удивляло и было бы вполне естественно. А здесь, в Ливане, у меня есть нож «007» вместо бритвенного зеркальца, хлебно-луковый запас в кармане и реальная перспектива получить койку на ночь.

Койку я получил по соседству с Йонькиной, пустующей. Сам Йонька принимал дела — клевал носом над кучами бумаг и бумажек в своем кабинете. Мысленно пожелав ему покойной ночи, я уснул вполне безмятежно и, как всегда, без снов. Поэтому, разбуженный посреди ночи учебным грохотом самоходок, я не предположил ни на миг, что все это мне приснилось. Самоходки лупили по какому-то необитаемому квадрату в горах. Сначала выстрел, потом далекий разрыв, выстрел — разрыв: «Мы — здесь, мы — здесь»… В боевых частях я стрелял из орудий как раз этого калибра и одно время специализировался на дергании за шнурок по команде «огонь»! Рык тяжелых самоходок не производил на меня впечатления, но, услышав на фоне этого гвалта кашель какой-то легкой, незнакомой пушчонки, я насторожился: здесь, вокруг виллы, никаких пушчонок с таким голосом не было. Встревожились и мои соседи, они подымали сонные головы со сложенных наподобие подушек пуленепробиваемых жилетов и прислушивались. Потом зазвонил где-то телефон, кто-то кому-то что-то сказал и казарма вмиг опустела. Поднялся и я, и пошел выяснять, что случилось.

А случилось вот что. В деревне, в нескольких стах метрах от нашей виллы, играли свадьбу. Навряд ли гости перепились, это — едва ли. Но что-то они там не поделили, один из гостей расстроился и огорчился и, покинув веселье, отправился домой. Там он выкатил то ли из курятника, то ли из погреба припасенную на всякий случай легкую пушчонку, прицепил ее к мерседесу и поволок к дому пирующих. На зарядку и выстрел много времени не ушло. А, может, пушчонка эта была заряжена загодя, — тоже на всякий случай.

В результате этих агрессивных действий огорченного гражданина выявились убитые и раненые, и наш патруль в сопровождении кареты скорой помощи выступил на место происшествия — разнимать и оказывать братскую помощь.

Самоходки бьют куда сильней и дальше, а дурной пример заразителен.

Возвращаясь в казарму досыпать, я заглянул в Йонькин кабинет. Свесив патлатую голову и разметав руки и ноги, Йонька спал на своем столе. Ни наша канонада, ни артиллерийская затея обидчивого гостя не потревожили его сна. В конце концов, у каждого свои заботы, свои расчеты. Но почему Йонька не перешагнул на своих длинных ногах коридор и не лег на койку? Такой перешаг занял бы не больше времени и энергии, чем сбрасывание бумаг со стола и укладывание на нем.

Если бы мне было двадцать лет, я тоже, может быть, предпочел бы стол койке — для полноты жизни.

8

БАБОЧКА, ШАЛОМ!

Отсюда, из виллы, ставшей мне ненадолго родной, но не любимой, мне предстояло отправиться домой, в Израиль. Вот из этого самого коридора, который Йонька не перешагнул, на виллисе, который Йонька мне так и не организует. Пообещает организовать — и исчезнет «на минутку»: уедет то ли в полк, то ли в дивизию, то ли еще куда.