За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии

Преемники Екатерины усвоили и адаптировали основные принципы ее подхода к исламу как к силе, поддерживающей социальную дисциплину и лояльность к империи. Но даже экстраординарно жестокие военные кампании против мусульман на Северном Кавказе не повлекли за собой отказа от екатерининской идеи использования государством ислама для укрепления стабильности империи. Во второй половине XIX в. церковь, Военное министерство, министерства внутренних дел, иностранных дел и просвещения, этнографы, востоковеды и другие эксперты расходились во мнениях об особенностях политики в отношении различных мусульманских народов империи. Эти разногласия порождали политические дискуссии, над которыми довлели два взаимосвязанных государственных приоритета. Оба были в основе консервативны: забота о порядке и дисциплине среди мусульманского населения страны и внимание к репутации России в глазах иностранных мусульман почти всегда брали верх над радикальными призывами к режиму отказаться от следования екатерининской модели веротерпимости. МВД охраняло первый принцип, стремясь поддерживать стабильность прежде всего в семье, а во вторую очередь в приходской структуре, подчиненной официальной исламской иерархии. МИД, зачастую в союзе с Военным министерством, уделяло первоочередное внимание потенциальному влиянию царской политики на соседей России. Таким образом, царская веротерпимость к исламу была продуманной системой политики как внутри мусульманского сообщества, так и на границах империи. Царские власти рассуждали, что эта стратегия должна улучшить перспективы будущей экспансии в слабые мусульманские страны вдоль южных границ.

С конца XVIII до начала ХХ в. из‐за периодических столкновений с османами Санкт-Петербургу приходилось конкурировать на международной арене за лояльность своих мусульманских подданных[565]. Российская политика в отношении ислама как наследие определенного этапа просвещенческой мысли также была частью динамичной имперской системы, связывавшей религиозные политики империй Габсбургов, Османов, Гогенцоллернов и Романовых. Например, Екатерина II вдохновлялась этатистским подходом Иосифа II к религии в габсбургских владениях. И Габсбурги, подобно России, после аннексии Боснии и Герцеговины в 1878 г. для пресечения османского влияния[566]

 организовали у себя исламскую иерархию. Россия наряду с другими европейскими державами непосредственно влияла на характер османского управления немусульманами. С 1839 г. османское государство провело серию реформ, нацеленных на упрочение его власти под угрозой европейских держав, которые все сильнее давили на Порту, выступая в защиту ее немусульманских подданных. Реформаторы обещали равноправие для немусульман, но также расширяли и институционализировали османскую систему управления религиозными общинами (миллетами). Уступки государства и иностранное давление вели к распространению новых миллетов, чьи мирские и клерикальные элиты осуществляли централизованную власть над членами общин. Во многих еврейских и христианских общинах эти реформы усилили авторитет клириков

[567]. Как и в России, османское государство пыталось усилить свою власть, управляя посредством иерархий, конституированных этими административными единицами. В обеих странах режимы стремились работать со своими подданными не только как с членами замкнутых этнических или национальных групп, которые предпочитают изучать историки, но и как с членами религиозных сообществ.

Османская система миллетов и романовская веротерпимость представляли собой важнейшие структурные элементы империй. Оба правительства знали о развитии национализма среди подвластных народов и эффективно превращали религию в инструмент управления группами населения, чья вера отличалась от веры правящей династии. Поддерживаемая государством конфессионализация этих разнородных групп приводила к формированию плотной сети административных учреждений. Имперские власти и там и там не скупились на обещания официальной поддержки элитам, которые должны были именем религии дисциплинировать подчиненных им членов конкретных общин. В обоих случаях «веротерпимость» не давала прав индивидам. Оба режима использовали насилие, особенно на границах с соседними империями. Но внимание Османов и Романовых к конфессиональной политике – и посредничество в конфликтах, порождаемых сложными внутренними структурами каждого миллета или терпимой конфессии, – также объясняет относительную прочность и стабильность имперских обществ вплоть до Первой мировой войны.

Османская и романовская системы также поражают своими различиями. К концу XIX в. в обеих империях стали раздаваться призывы к увеличению автономии от имперского центра. Однако европейские покровители этих общин представляли бóльшую угрозу османскому контролю над немусульманами. Напротив, Санкт-Петербург никогда не противостоял иностранным державам, которые требовали бы обширного набора специальных уступок для своих единоверцев.