За секунду до выстрела

Но мы были счастливы. Я не осознавал этого тогда. Даже первый робкий тревожный сигнал не заставил меня ни о чем таком задуматься. И это было моей главной ошибкой. Мне следовало бежать, сменить документы, уехать в другую страну, начать все заново. Но все это было возможно только без Мари, — а я уже и мысли такой не допускал, хотя сам себе в этом не признавался.

Все началось с того… Точнее, моя нормальная жизнь кончилась, когда как-то за завтраком я наткнулся в газете на короткую заметку. Железнодорожная катастрофа, несколько десятков погибших. В том числе, мой отец и моя мачеха.

Я не видел их двадцать лет и не испытывал особого желания увидеть, но сообщение о том, что их больше нет на свете, поразило меня острее, чем я мог это предположить. Воспоминания детства вдруг стали мелькать передо мной, причем «кадры» сменяли друг друга стремительнее, чем в смешных, торопливых лентах старого немого кино.

Наверное, я сильно побледнел, потому что Мари тут же спросила:

— Вам плохо? Что случилось?

— Ничего, — ответил я. — Душно, наверное.

Частично это было правдой. Больше вопросов Мари, по своему обыкновению, не задавала и сразу после завтрака исчезла по каким-то делам. А я остался один, осмысливать случившееся.

Мои родители позавчера погибли, наверное, ехали на какое-то очередное семейное торжество к родственникам мачехи — я ещё не забыл эти обязательные визиты! И что мне теперь делать? Ехать на похороны? В качестве кого? Меня — прежнего — официально не существует, меня уже давно фактически похоронили. А с какой стати респектабельному бельгийскому журналисту появляться на похоронах каких-то мелких парижских буржуа? Тем более что официально меня о похоронах никто не уведомлял, а о том, что хоронить, скорее всего, их будут на кладбище Сен-Женевьев де Буа, в парижском пригороде, мог догадаться только очень близкий человек. На этом кладбище традиционно хоронят русских эмигрантов и их потомков.

Если бы я мог выбирать место последнего успокоения для себя, то тоже предпочел бы покоиться там. Старое, всем известное кладбище Пер-Лашез, оказавшееся теперь практически в самом центре Парижа, всегда напоминало мне перенаселенные улицы итальянских трущоб, хотя, конечно, там было куда шумнее. Респектабельно, конечно, но… К тому же меня неприятно поразил в свое время один эпизод.

Тогда мы ещё были вместе с Дениз. Почему и зачем нас занесло на Пер-Лашез, не помню. Но там Дениз показала мне одну могилу, точнее, не могилу, а ухоженный участок с надгробным камнем. На камне было написано:

«Это место приобретено Французской компартией». Не столько смешно, сколько глупо, но мне почему-то претила сама мысль о том, что мой прах упокоится рядом с какими-то уж чересчур практичными и предусмотрительными коммунистами, пусть и французскими.

А вот Сен-Женевьев де Буа меня, наоборот, притягивало к себе. Возможно, потому, что там похоронили мою бабушку, или это был пресловутый «голос крови»? Не знаю. Так или иначе, похороны отца и мачехи — где бы их ни собирались хоронить, — обошлись без моего присутствия.

Удивительно, но мне тогда и в голову не пришло: с чего это брюссельская ежедневная газета публикует список погибших в железнодорожной катастрофе во Франции? Откуда такая страсть к подробностям чужой жизни, вовсе несвойственная степенным и замкнутым фламандцам? Наверное, я был действительно потрясен тем, что родителей уже нет в живых. Или тем, что не могу проводить их в последний путь?

И вечером я все рассказал Мари. Это была последняя попытка… спастись? Отгородиться от реальной жизни? Расстаться с моей подругой? В общем, я предупредил её, что она должна сама решать: останется она со мной или уйдет. Мы ничего друг другу не обещали, формально нас ничего не связывало, фактически мы были абсолютно свободными и независимыми друг от друга людьми. Она могла оставить меня, забыть, жить собственной нормальной жизнью. Выйти замуж, наконец.

Конечно, я лукавил: подсознательно я был абсолютно уверен в том, что Мари по собственной воле не растанется со мной ни при каких обстоятельствах. Даже если бы я признался ей, что на самом деле я — Джек-потрошитель. Но я с моей изломанной судьбой и без всяких фантазий был не самым лучшим подарком для молодой женщины.

— Вы — это вы, — ответила моя девочка. — Ваше прошлое может тревожить меня только потому, что оно тревожит вас. Постарайтесь его забыть, хотя это трудно.

— Что ты можешь знать о прошлом и трудности забвения? — снисходительно усмехнулся я. — Ты, маленький, глупый ребенок.

То, что я услышал после этого от вечно молчаливой и невозмутимой Мари, навсегда (хочу думать!) излечило меня от снисходительной самоуверенности.