За ширмой

– Я знаю, но когда речь идет о вселенной, мне страшно. – Я сильней прижалась к его щеке, еще больше ощущая колкость щетины. – И что теперь, мы будем всегда вместе?

Он молчал и смотрел куда-то вдаль. Тишину нарушала только где-то капающая с крана вода.

– Я не знаю. Наверное, нет, – сказал он и опять замолчал.

Я попыталась спросить, почему, но вопрос застрял в горле, подталкивая к нему неприятное чувство тошноты.

– Просто понимаешь, какая злая штука с нами получилась. Ты обречена на одиночество, – я еле заметно кивнула утвердительно головой, не отрывая от него глаз, чтоб не пропустить ни единого слова. – А я не могу жить на этой земле.

– В смысле? Как не можешь?

– Ну, кто-то еще до моего рождения решил все за меня. Я должен был умереть еще в детстве, но почему-то прожил почти тридцать лет, вопреки всем законам вселенной. И мне даже повезло повстречать тебя. Но я не могу противостоять этим силам. Я должен был умереть. Это не моя воля, так просто должно было быть, это так, как твое одиночество. Поэтому я умер, под колесами. Прости, что не успел предупредить.

– Так это тебя сбила в тот вечер машина?

– А ты думала, я тебя просто бросил?

Он улыбнулся и поцеловал меня в лоб…

Я резко села на кровати, всматриваясь в темную пустоту комнаты. Неприятное ощущение от холодного пота на спине усилилось от соприкосновения с холодным воздухом. Я чувствовала каждой клеточкой, как влага, испаряясь с тела, доставляла мне этим адские мучения. В голове был шум, мысли путались, цепляясь одна за одну. «Почему умереть?», «Причем тут вселенная и мое одиночество?» Я обхватила голову руками и сдавила со всей силы, иначе она просто б треснула.

– Так он не ушел, – прошептала я. – Он умер. Его забрали от меня. От меня, человека, который по факту должен быть одинок. А он не мог тут жить. И мы, нарушив все законы вселенной, были вместе и были счастливы, но противостоять высшим силам было невозможно.

Я сидела на кровати, раскачиваясь из стороны в сторону, как вечный двигатель. Стон вырывался из груди.

– Почему? Господи, почему ты так жесток? Почему ты так с нами поступил? Господи я не хочу так больше! – кричала я, но мои слова ударялись о темные стены моей комнаты, теряясь в них. Слезы потоком лились из глаз, и я не в силах была их остановить.

***

– Ты знаешь, ты тут будешь не одинока, – он подошел ко мне и потерся о мою ногу.

Мягкая шерсть, словно шелк, нежно прикоснулась к моей коже.

– Почему ты так думаешь? Я всю жизнь была одинока, что должно теперь измениться?

Я опустила руку и провела по его спине, продлевая приятные ощущения.

– Тут меняется все, – загадочно промурлыкал он, еще раз протерся о ногу и пошел к двери, которая открылась, и сквозь щель начал струиться яркий свет.

***

Писать опять я не могла. Теперь мне не нравились все цвета палитры, и я не могла остановиться ни на одном из них. Я откинулась на спинку стула, закрыла глаза и затянулась сигаретой. Едкий вкус табака обжег горло. В голове было пусто, и лишь его слова звучали звонким эхом.

«Я не могу жить на этой земле», «Я не могу противиться законам вселенной».

Кто же так по злому шутил над нами? Он не мог противиться законам, а я не могла жить без него. Я бродила как неприкаянная по земле в ожидании чуда, но чем дальше я шла, тем надежды становилось все меньше и меньше. Я взяла сумку, перекинула ее через плечо и направилась к выходу.

– Вы не будете сегодня завтракать? – услышала я за спиной удивленный голос кофейницы.

Она на протяжении многих лет приносила мне по утрам кофе со свежими булочками, и я изо дня в день ритуально поглощала принесенные ею яства.

– Нет. Сегодня нет, – не поворачиваясь, ответила я и прошла дальше.

На улице моросил дождь. Мерзкая жидкость лилась с неба мелкими моросящими каплями, пропитывая влагой все вокруг. Серое небо опустилось на землю, заполнив собой все пространство. Размазанный серый цвет пропитал все: деревья, дома, дороги, людей.

Я брела по мокрым улицам, прикрывшись зонтом. Машина осталась стоять возле мастерской, печально проводив меня взглядом своих выпуклых фар. Я шлепала по лужам, не пытаясь их обойти. Вода заливалась через верх невысоких ботинок. Дискомфорта от этого я не испытывала. Мне было все равно: мокрые ли у меня ноги, какая у меня прическа, размазалась ли у меня тушь. Единственным, что меня еще немного волновало, было то, что душа моя, пропитанная влагой, с каждым шагом в никуда умирала все больше и больше. Она трепыхалась, как рыба, попавшая на берег. Она открывает рот, чтобы заглотнуть хоть немного воды, но глотает только воздух. И так в конвульсиях все больше и больше придвигается к неминуемой гибели. Подпитать ее эмоциями и чувствами у меня не было ни сил, ни желания. Я была пуста. По городу шло полое тело, в котором умирала душа.