За синей птицей

В ответ на слова Даши Куликовой тетя Васена только усмехнулась.

— Не к месту вспомнила, — спокойно ответила она.

— Куда же их размещать будут? — спросила надзирательницу женщина неопределенного возраста с цветным бело-розовым шарфом на шее. На ее бело-розовом, в тон шарфику, слегка припухшем лице, обрамленном светлыми кудряшками, странно и чуждо выделялись старые, цепкие глаза — много видевшие и много познавшие.

Эти глаза казались взятыми с другого лица — такого же старого, холодного и жестокого. Но обладательница их, словно сама хорошо понимая несоответствие младенческого цвета кожи, наивных и легких кудряшек и пухлых, маленьких пальчиков с этим тяжелым и холодным взглядом, умело прятала свои глаза, почти никогда не глядя прямо в лицо собеседника. — Гражданка дежурная, — торопливо продолжала она, — прошу учесть: у меня в бараке только девять мест, да и то на верхних нарах. Только девять, а их, учтите, кажется, больше сотни…

Маша Добрынина насмешливо покосилась на старосту 3-го барака:

— Ты, Гусиха, зря волнуешься — не доверит тебе капитан пацанок. Ты из них за две недели первоклассных аферисток сделаешь.

Светло-голубые глаза Гусевой на миг остановились, перестали бегать. Она задержала взгляд на Маше:

— А что бы ты из них сделала, Соловей? Карманщиц?

— Опять сцепились? — степенно произнесла тетя Васена. — Чего вы только поделить не можете?

В это время тяжелые створки ворот медленно распахнулись. Теперь только какие-то семь шагов отделяли тех, кто находился по ту сторону высокой ограды, от черты, которую они должны были переступить через несколько минут. Там, за оградой, неподвижно дремали леса, тронутые золотом осени; под низкими лучами заходящего солнца поблескивали рельсы, убегающие за поворот полотна; слышались протяжное мычание коровы и детский голос, ласково уговаривающий: «Манюся, Манюся, иди домой». Там была воля.

А здесь, в зоне, стояли низкие, побеленные известью бараки, вдоль стен которых тянулись узкие полоски земли, засаженной уже увядающими цветами. Кое-где были разбиты клумбы и виднелась зеленая трава, но нигде не росло ни одного деревца, ни одного куста — все было плоским, обнаженным, подогнанным под одну линейку: и чистые бараки, и чистые дорожки, и добела выскобленные деревянные скамьи, аккуратно расставленные у бараков на равном расстоянии. И все это было замкнуто четырьмя высокими стенами плотно стоящих рядом крепких круглых бревен, сверху которых тянулась колючая проволока. И с ближней к воротам вышки равнодушно смотрел на стоящих по ту сторону невидимой черты пожилой стрелок с автоматом, повешенным на груди. И на какие-то мгновения в рядах новоприбывших наступило молчание. Ни возгласа, ни смеха, ни веселых, бесшабашных выкриков.

Встречающие «новеньких» женщины тоже притихли. Может быть, потому, что они увидели перед собой в эту минуту растерянных и оробевших девчонок. В наступившей тишине раздался негромкий, знакомый заключенным голос капитана Белоненко.

— Товарищ комендант, — сказал он, — вводите людей в зону.

— Поднять вещи! — зычно скомандовал комендант, и ряды зашевелились, кто-то опять засмеялся, кто-то крикнул: «Ку-ка-ре-ку!».

— Женщины, освободите дорогу! — крикнула черноглазая вахтерша, которую все звали «Вишенкой». — Отойдите от ворот! Куликова, Добрынина, давайте назад!

Капитан Белоненко сказал что-то стоявшему возле него работнику конторы — пожилому мужчине с наголо остриженной головой. Тот взял со скамейки, стоявшей у проходной вахты, пачку пакетов и пошел к небольшому зданию, расположенному в глубине зоны. Прибывшие медленно входили в ограду, с любопытством разглядывая все, что теперь окружало их.

— Что же вы, начальнички, не написали на своем загоне «добро пожаловать»? — дерзко крикнула девушка лет пятнадцати с золотисто-рыжими кудрями и карими, в светлых искорках глазами.

— Дядя, а дядя! — подхватила ее соседка слева — маленькая, черненькая, вертлявая девчонка, весело поглядывая на коменданта Свистунова. — Почему ты, дядечка, такой грю-у-устный? Недоволен, что хлопот прибавилось? — Она вытянула трубочкой губы и смешно округлила черные, озорные глаза.

Сзади рассмеялись:

— Порастрясем тебе жирок, будь спокоен! Куда только бежать будешь?

— Ничего, девочки, — откликнулась рыженькая. — Я ему «цыганочку» с заходцем спляшу — вся грусть пройдет. Дядя, а дядя, хочешь — сейчас спляшу?

Ворота за ними медленно и бесшумно закрылись, но они, кажется, и не заметили этого. Передний ряд остановился, подчиняясь знаку коменданта.

— Ах, пацаночки! — жеманно сощурив серые в густых ресницах глаза, проговорила стоящая рядом с черненькой девушка-подросток с каштановой косой вокруг головы. — Ну как это мы самое главное забыли? — И, оглянувшись на задние ряды, взмахнула рукой: — А ну, три-четыре!

— Здрав жлам, гражданин начальник! Здрав жлам, гражданин комендант! — дружно и звонко отчеканили новенькие, став по команде «смирно».