За волной - край света

Офицер не успел договорить, как резкий шквал ударил о борт шлюпки. Пэджет мгновенно переложил руль, и шлюпка ровно стала на киль. Было даже удивительно, как быстро он среагировал на внезапный удар ветра. «Да,— подумал Егор,— моряки они отменные, что говорить». Улыбнулся офицеру.

К судну Пэджет подвел шлюпку и вовсе лихо, Резко положил руль вправо, вывел шлюпку за ветер и, вновь переложив руль, вплотную подвел к борту.

Сверху сбросили штормтрап.

Офицер задорно посмотрел на русских. Извечное морское щегольство проглянуло в нем. Но Пуртов с Куликаловым тоже не сплоховали. Егор взлетел по штормтрапу, едва касаясь плясавших под ногами перекладин. И Демида как ветром забросило на высокий борт. Пэджет поджал губы, но глаза выдавали удовлетворение.

Русских провели в каюту капитана.

На подходе к судну, ступив на палубу, и сейчас, поднимаясь в каюту капитана, Егор отметил: на корабле все, от киля и до клотика, сработано с великим тщанием и заботой.

В просторной каюте капитана пылал камин. От камина навстречу русским поднялся крепко сложенный человек. Пэджет выступил вперед и что-то сказал на своем языке. Егор разобрал только фамилии: Пуртофф и Куликалофф. Фамилию Демида офицер произнес с трудом. Повернулся к русским и, поведя рукой, предствил капитана:

— Сэр Джордж Ванкувер!

Капитан усадил гостей и повел разговор так, словно бы он расстался с ними вчера вечером. Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Джордж Ванкувер мореходов считал единой семьей, на жизнь и на смерть повенчанных с морем. Неким братством — о чем говорил с убежденностью.

Переводил Пэджет.

Капитан хорошо знал об открытиях русских мореходов и с уверенностью назвал Беринга, Дежнева, Креницына, Левашова.

— Это мужественные люди,— сказал он,— человечество будет вечно помнить их имена.

Узнав, что Пуртов и Куликалов обследовали устье и нижнее течение Медной реки, он попросил поподробнее рассказать об этом. Развернул на столе лист пергамента. Егор взял перо.

— О-о-о...— удивленно протянул капитан, брови его взлетели вверх.— Русский мореход к тому же и изрядный картограф!

И забросал Егора вопросами о фарватере реки, о возможностях пройти вверх по течению судну с большой осадкой, как их «Дискавери».

Разгорячился, отбросив букли парика, взял перо и решительными линиями набросал очертания Американского материка на север от Медной реки. Это были уже российские земли, и Пуртов, подняв перо, на чертеже, набрасываемом Джорджем Ванкувером, у пределов российских владений начертал крест, сказал:

— Отсюда и на север — земли, принадлежащие Российской державе.

Капитан глянул на него и положил перо. Пэджет заторопился, переводя его слова:

— Капитан хотел знать, чем богаты сии земли. Григорий Шелихов, чья книга о путешествии к берегам Америки недавно переведена и издана в Англии, пишет о несметных их сокровищах.

Пуртов улыбнулся.

— Мы пока мало знаем о наших землях.

И ни о железе, ни о меди и угле не сказал ни слова. Промолчал.

— А как далеко русские земли в глубину материка? — спросил капитан.

— Мы обозначили пределы,— ответил Егор.

Пэджет помолчал, в глазах у него промелькнуло некоторое неудовольствие, но тут же и растаяло. Он явно симпатизировал Пуртову. С улыбкой он сказал:

— Это надо понимать,— Пэджет собрал морщины на лбу,— на чужой каравай — рот не разевай? Так у вас говорят?

Пуртов легко рассмеялся. Заулыбался и молчавший все время Демид, ответил:

— Говорят, говорят... И так у нас говорят.

На том разговор закончился. Ванкувер пригласил русских мореходов к завтраку. К столу были позваны офицеры судна. Когда все собрались, но еще не сели за стол, Егор достал цепь.

— Это малое утешение,— сказал он,— но пускай все же вещица сия попадет на родину своего хозяина.

Капитан дослушал Пуртова и с просветленным лицом пожал ему руку. Ладонь у капитана, хотя и в щегольском кружевном манжете, была крепка. С человеком, у которого столь сильные руки, не забалуешь.

* * *

— Ну что же ты,— нетерпеливо сказал Шелихов,— давай.

— Сейчас, сейчас,— ответил Тимофей Портянка, доставая письма из заиндевевшего в санях кожаного мешка, и передал Шелихову большой плотный конверт влажными от растаявшего снега руками. На серой бумаге остались темные пятна. Пальцы Шелихова полетели по засургученным краям конверта, и это торопливое движение запомнилось Тимофею.

Григория Ивановича он не видел с тех пор, как тот ушел с Кадьяка. И сейчас, улыбаясь обмерзшими губами после первых сказанных приветственных слов, приглядывался к нему с жадностью. Рад был встрече.

Шелихов подвинул свечу, высветившую его крупное, с резкими чертами лицо, сказал, как и бывало, властно:

— Устраивайся.— Указал на лавку у печи, покрытую рыжей нерпичьей шкурой.— Я письмо прочту.

Склонился к бумаге.

Тимофей присел, устроив у ног топырившийся грубой кожей мешок. В дом Шелихова он как в свой пришел, и было ему здесь и тепло и уютно. Постучался затемно, в доме еще и ставень не открывали и ни одно окно не светило.

Григорий Иванович шелестел листками и вдруг повернулся быстро:

— А металл-то где? Где металл?