За волной - край света

— Я тебе так, милок, поясню,— сказал комнатный человек,— судейский крючок Ивана Ларионовича у нас вертелся. Ежели правду сказать — никчемный мужичонка. Злой, нехороший корешок. Но, однако, Григорию Ивановичу служил исправно. И уж как к дому подходил, кланялся,— старик показал в окно,— вон от того угла. Его еще и не видит никто, но он, на всякий случай, голову склонит. И такой ласковый был, такой любезный. А вот ноне стоял я у ворот и гляжу — крючок идет. Вольно идет и на меня не глядит. Только шасть мимо ворот, и все.

— Так,— протянул Тимофей.— Ну, крючок не фигура.

— Не скажи, милок. Что ни есть фигура. По нем о ком хошь судить можно.

— Ивана Голикова слуга. По хозяину и шапку ломает.

— А что Иван Голиков?—возразил комнатный человек.— Был, да весь вышел. Капитал дочкам роздал. Сам по церквам да монастырям поклоны бьет.

— Больно наплутовал?

— Не знаю, но раз молится — значит, есть о чем бога просить.

— Крючок, говоришь?

— Да хотя бы и крючок,— закивал головой комнатный человек.

— Так,— протянул Тимофей и надолго уставился в окно, будто увидел там важное.

Пельмени на столе истекали ароматным парком.

Старик помолчал, сказал со вздохом:

— Пришла беда — пойдет косяком...

— Закаркал!— Тимофей отвел взгляд от окна, посмотрел зло на старика.— Беда, беда... Дело-то вон как разворачивается на новых землях. Какая беда?

— Э-э-э,— протянул комнатный человек,— худо ты соображаешь! Развора-а-а-чивается...— передразнил Тимофея,— поглядишь, скоро как заворачиваться начнет. Али я не слышу, как вякают по Иркутску купцы?

Тимофей, не найдя что ответить старику, подвинул тарелку с пельменями. Хотел было пугнуть крепким словом, но знал, что тот душой болеет за хозяина, промолчал. Минуты две-три в комнате стояла тишина. Наконец Тимофей, так и не притронувшись к пельменям, сказал:

Ничего, поправим дело. Есть у меня думка, есть.

* * *

В конторе, несмотря на ранний час, были люди. Отворив дверь, Григорий Иванович увидел, как новый приказчик, иркутский купец Поляков, острослов и книгочей, встряхивая пышными волосами, о чем-то оживленно говорил сидящим на лавке пайщикам компании: Михайле Сибирякову и братьям Петру и Ивану Мичуриным, похожим друг на друга, как близнецы.

Поляков, увидев Шелихова, оборотился к нему, воскликнул:

Вот и Григорий Иванович!— кивнул на купцов:— Я им о нашем разговоре насчет Курильских островов говорю...

— Постой, постой,— остановил его Григорий Иванович, шагнул к столу и довольной рукой, широко, по-царски, выложил перед купцами привезенные Тимофеем бруски и медную плаху,— подарок от Александра Андреевича Баранова.

— Неужто металл?— изумился Поляков, подхватил бруски,— Металл. Ну, Баранов, ну, Александр Андреевич!

Младший из Мичуриных, длиннолицый Иван, колупнул медную доску ногтем, поднял глаза на Шелихова:

— Он что, колокола будет для тамошних дикарей отливать? Так они вроде в нашего бога не верят?

Петр, старший, ткнул его в бок локтем:

— Молчи, коли не соображаешь.

Младший поджал губы. Насупился. А вообще-то братья Мичурины были незлобливы, жили промеж собой дружно и купцы были дельные. Вступив во владение капиталом, несмотря на кажущуюся нерасторопность, за дело взялись умно и хватко. Но да Мичурины были известны в Иркутске как народ крепкий, и успехи братьев никого не удивили. В кампании Шелихова имели они по два пая и в интересы новоземельские влазили с головой, ломились, как медведь в медовую колоду.

Вроде и сухопутные люди были — деды и прадеды на земле сидели, а их море за живое зацепило. Знать, был в крови огонек первооткрывательства! Да оно и понятно: в Сибири, почитай, у каждого из-за спины землепроходец выглядывает. Народ здесь бедовый.

О металле Иван шлепнул так, не подумав. Был он человеком далеко не глупым.

Шелихов достал письмо Баранова, прочел о том, что спустили на воду судно. Это и вовсе всех обрадовало.

Поляков, подбрасывая медную плаху в ладонях, сказал:

— Непременно надо к губернатору. Штука сия тянет поболее шкурок. Под такие козыри надо выбить, чтобы еще людей дали на новые земли.

На том и порешили: идти в губернаторство и просить людей. Стоять на своем твердо.

— Такого,— Поляков все баюкал в ладонях медную плаху,— с новых земель никто иной не привезет.

Подарок Баранова разбудил самые горячие мечты:

— Мы металл и на дальние острова повезем,— с надеждой сказал Шелихов,— а то меха, меха. Убежден — нужда великая объявится в таком товаре. Металл всем надобен.— Отодвинул в сторону бруски.

— Ладно,— сказал,— это впереди.— Посмотрел на купцов.— О чем разговор вели, когда я пришел? Ты,— глянул на Полякова,— больно горячился?

— О Курилах говорили.

— Что говорить,— Шелихов положил руки на стол и, оглядев купцов, сказал:— Много говорить — ничего не делать. Надо Русь потихоньку на Курилах заводить. Вот по весне и пошлем галиот.— Оборотился к братьям Мичуриным:— Вам заняться след подготовкой сей экспедиции. В Питербурх поедете, в Москву.

— Это дело,— такое мы мигом.