За волной - край света

Странное равнодушие овладело Шелиховым после разговора с Закревским. Многажды говорено ему было, и людьми разными: куда-де прешь, рожа неумытая, черная кость? И в Питербурхе не один чиновник останавливал, да и здесь, в Иркутске, были советчики, ан нет — слова их не доходили до него. Отскакивали. А сейчас вот на — что-то сломалось в нем. Словно ноги ему перешиб Закревский, чиновник державный.

У Тимофея сошла с лица улыбка, которой он встретил Шелихова. Он сказал твердо, как хорошо продуманное:

— Хозяин, я дело предложить хочу,— добавил:— Стоящее дело.

Посмотрел на Шелихова с ожиданием.

Григорий Иванович поднял глаза, в которых по- прежнему светила только усталость.

— Ну-ну,— ответил,— какое же дело?— И слабая, недоверчивая улыбка тронула его губы.

Но Тимофей будто не заметил ее, а скорее, не захотел замечать.

— Баранов, Александр Андреевич,— продолжил он с тем же напором,— отписал тебе о сухом пути на западное побережье материка Америки, что от старого индейца выведали, так вот — давай ватагу собьем, и я ее поведу. Пройдем, ей-ей, пройдем... А земли сеи зверем богаты, как ни одни иные. Слышишь, хозяин?

Шелихов смотрел на Тимофея в упор. В глазах, вроде бы засыпанных серым пеплом, уголек горячий проглянул.

Тимофей пружинисто, рывком поднялся от стола, заходил по комнате.

— Ежели сей же час вернуться в Охотск, я успею на последний галиот и с весной в поход. Ну, хозяин, думай!

Шелихов пошевелил бровями, через силу улыбнулся.

— Хозяин!— наседал Тимофей,— думай же, думай! Мы пройдем!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Европейский мир содрогался от ударов, гремевших в Париже. Там происходило невероятное.

Французский король Людовик XVI был брошен своим народом в грубую телегу, под свист и улюлюканье провезен по узким улочкам на Гревскую площадь и гильотинирован. Окровавленную голову короля палач выхватил за волосы из-под ножа и, потрясая, показал ревущей в восторге толпе.

Девять месяцев спустя на Гревскую площадь та же телега привезла дочь австрийского императора и императрицы Марии-Терезии, одетую в черное фразцузскую королеву Марию-Антуаннету. За телегой, не прекращая вязать из серой, некрашеной овечьей шерсти носки и шарфы для армии, мрачно шагали женщины Парижа. Деревянные их башмаки били в мостовую, словно повторяя раз за разом: смерть, смерть, смерть... Это были те самые женщины, которые пришли к Версальскому королевскому дворцу и потребовали хлеба. «Хлеба?— удивилась королева.— У них нет хлеба? Так пускай они едят пирожные!» Эти пирожные женщины Парижа не забыли.

После казни короля и королевы наследника французского престола — семилетнего Луи-Шарля отдали на воспитание сапожнику. На плечи узкогрудому, с кукольным лицом и слабыми руками принцу накинули продранную на локтях солдатскую куртку.

Монаршие дома Европы были потрясены.

Сообщение о судьбе французского принца самодержица российская выслушала молча, поднялась с кресла и подошла к окну. Дамы двора заметили, что букли парика вздрогнули на висках.

По льдисто отсвечивающим сугробам придворцовой площади гуляла пороша. Глаза Екатерины остановились на вихрившихся, беззвучно взметавшихся к низкому небу молочно-белых пеленах. Императрице показалось, что она видит за беспорядочно пляшущими игольчато-колючими кристаллами снега черные колеса телеги, везущей короля на казнь. Колеса проламывали льдистую корку сугробов, проворачивались, странно и страшно закрывая перекрестиями спиц бесконечную, безлюдную перспективу площади.

Мистика, однако, менее всего была свойственна Екатерине. Она тряхнула головой, еще ближе подступила к окну и положила руки на обжигающий холодом мрамор подоконника. Рассудочный мозг императрицы восстановил вполне реальную картину, виденную ею на этой площади. Воспоминание ударило Екатерину остро и безжалостно.

Больше двадцати лет назад по ступенькам, на которые сейчас падал снег, поднимался ее гость из Парижа. Плебей, сын ремесленника-ножовщика. Однако к тому времени, когда его принимала самодержица российская, было забыто жалкое происхождение Дени Дидро и все воспевали литератора и философа Дени Дидро, «директора мануфактуры энциклопедии». Ныне императрица знала, что от «посла энциклопедической республики» до Гревской площади, обагренной королевской кровью, была прямая дорога, и с уверенностью можно было утверждать, что путь, по которому катила телега короля к гильотине, был вымощен не только древней парижской брусчаткой, но и выстлан листами той самой энциклопедии, которую составлял и редактировал гость самодержицы российской Дени Дидро.

Екатерина, никогда не выдававшая волнения, до боли закусила губу. И быть может, именно в эту минуту, превозмогая боль и досаду, она приняла одно из самых трудных своих решений.

Но верная избранной манере поведения, императрица с каменным лицом повернулась к придворным и, будто не было предыдущего разговора, указала на стоящую у подъезда карету. Холодно спросила:

— Чей это выезд?

Кто-то из придворных поторопился ответить:

— Князя Шаховского, ваше величество.

— Пригласите его.