За все уплачено

Она устроилась на жесткой скамье поудобней, закрыла глаза и принялась прикидывать, как будет выстраивать жизнь, если у Натальи произошли такие перемены, при которых ей уже не будет места на кухне. Но думать об этом не хотелось. Если Наталья жива, то она в беде не бросит и что-нибудь придумает, как бы ее собственная жизнь ни развернулась.

Незаметно для себя она заснула и спала спокойно, без кошмаров, которые одолевали се каждую ночь в лагере. А когда проснулась, то оказалось, что уже идет девятый час утра, а во время сна у нее прямо с плеч украли цветастый платок! С ума сойти можно, обрадовалась Нинка, значит, приехала домой, значит, снова в родной Москве и все будет хорошо.

Через полчаса она стояла у дверей квартиры, и двери эти распахнулись разом, едва Нинка нажала на звонок.

Свежая и бодрая Наталья вскрикнула, обхватила се руками, и обе застыли на пороге, не в силах ни плакать, ни голосить.

– В баню! – круто сказала Наталья. – Сейчас же в баню, чтоб весь твой арестантский дух вышибить!

– Дай хоть передохнуть...

– Потом передохнешь. Мне на тебя такую смотреть очень даже противно!

Они оказались в Сандуновских банях, под опекой знакомой Натальиной пространщицы, отмылись, отпарились, залезли в свою кабинку, задернули занавеску, разложили закуску, разлили по рюмкам водочку, и Наталья сказала ласково:

– С возвращением, подруга. Соскучилась я без тебя так, что весь белый свет был не мил.

– С возвращением, – коротко ответила Нинка. Выпили, закусили.

– По фигуре твоей не скажешь, чтоб тебя там голодом морили. Понятное дело, слегка отощала и с лица сбледнула, но тебе это даже идет. Досталось?

– Досталось. Но, как бы тебе сказать, я, пожалуй, немного даже рада, что ли, что отсидела два года. Если б пришлось весь срок тянуть, с ума бы сошла. А два года, можно сказать, с пользой. Такой там дряни насмотрелась и наслушалась, что напиши об этом или расскажи, никто не поверит. Черт знает, что случается у людей. Но вспоминать не хочу, и ты, Наталья, об этих годах меня никогда не расспрашивай.

– Добро, как хочешь. Я тут с твоим делом тоже за два года набегалась, как таракан.

– Как понимать? – удивленно спросила Нинка. – Ты ничего об этом не писала.

– Ну, во-первых, что было писать, даром тебе надежду подавать, в нервное расстройство вводить. А во-вторых, если все писать по правде, то до тебя бы моего письма не допустили.

– Непонятно говоришь. Меня вызвали и сказали, что дело мое пересмотрено и потому выпускают.

– Пересмотрено? – Наталья даже хлеб до рта не донесла. – Вот как тебе все дело подали? Ах, сволочье! Так ты ничего и не знаешь? Не ведаешь, как тебе подруга свободу добыла?!

– Ты добыла?

– Да кто ж еще-то, милая! Я думала, что тебе все объяснили, хоть извинились перед тобой.

– Никто передо мной не извинялся, – сердито ответила Нинка, решив, что Наталья врет, заявляя, что именно через ее труды она вышла на свободу.

– Ну, тогда послушай. Я ж с первого дня, как тебя засудили, по свидетелям бегала, уламывала их, улещала, чтоб они правду про твое дело сказали, только хлопоты эти все, как одна, были зряшние. Все они прораба Николаева боялись, все с ним в одной завязке были – и никто против него попереть не мог, да и не хотел. И тут вдруг полгода назад Господь Бог о тебе вспомнил и послал на обидчика твоего Николаева ужасную болезнь...

– С этим гадом я еще поговорю, – прервала ее Нинка. – Хоть и противно, но хочу ему просто в глаза посмотреть, шкуре поганой. И если совсем злой буду, то плюну в его глазища бесстыдные.

– Не плюнешь, – засмеялась Наталья. – Никак это невозможно, потому как твой злодей уже перед Господом предстал.

– Умер?!

– А я тебе про что говорю? Рак у него проявился! Рак желудка! Вот как было дело! И когда он в больницу лег, я туда же проникла, врача нашла, родственницей Николаева нарисовалась, а врач, хороший старичок, добрый, никаких документов моих не спросил и сказал, что жизни больному осталось никак не больше, чем полгода, а потом ему кранты! А еще врач сказал, что сам Николаев про все это знает и смерть свою встречает мужественно.

– Так, и что?

– Как что? Раз такое дело, так я сразу к Николаеву и метнулась, как он только из больницы домой вернулся. Подвалилась к нему и говорю, что хоть перед кончиной будь человеком, покайся в злодействе, за что девчонка сидит?! Он поначалу было говорил, что не хочет, чтобы его доброе имя после смерти грязью было облито, ну да я всякую дипломатию развела, и, короче говоря, написал он в прокуратуру письмо, где все разобъяснил, как было. Покаялся, значит. Надо сказать, что тут он настоящим мужиком оказался, письмо написал, при свидетелях его заверил, но потребовал, чтоб отослали его только в час его смерти. Племянник его так и сделал. Похоронили мы Николаева, и Илья Семенович, это племянник, при мне, то есть со мной вместе, отнес письмо в прокуратуру. Илья Семенович – это еще особый для тебя разговор будет, но главное – вот ты теперь и дома.

– Вот, значит, как, – протянула Нинка и даже не знала, удивляться ли ей, радоваться или грустить от этой правды.