За землю Русскую

— В том зло и печаль, болярин, что на даре с волостей живем в Новгороде. Не пора ли брать вотчины, холопов садить в них и половников? А поступим так — не миновать распри.

— Не миновать. Не владели князья вотчинами на Новгороде, — стараясь понять, что решил Александр, заговорив о вотчинах, сказал Федор Данилович.

— Да. Не к чести своей — ни страха перед болярством не нарушали обычай. За мирные грамоты наши хану ополчатся на нас вотчинники. За то советуешь ты, болярин Федор, положить мне гнев на Новгород и уйти с дружиною в Переяславль. И то я слышал, начнут поход ливонские лыцари — явятся ко мне новгородцы, попросят забыть обиды. Верю тебе, болярин, но распрю за мир с ханом не приму. Коли быть распре — иное молвлю: приму на себя вотчины переветов, изменников новгородских. Против воли верхних скажу в том свой суд. Не грех, болярин, искать нам и вольные земли. На том решим: говори с послом ордынским, пиши грамоту хану, но чести моей не порочь, величай Новгород не улусом ханским, а Господином Великим. О том, что молвил я о вотчинах, размысли и делай все, как положено по праву княжему.

Глава 7

Не люб Новгороду

Звонили к поздним обедням, когда на Лубяницу, в хоромы Онцифира, прибежал кузнец Никанор. Был он встревожен. Черные следы копоти, размазанные по лицу, усиливали впечатление растерянности и угрюмого недовольства.

Видимо, Никанор стоял у горна и в чем был, даже забыв накрыть голову, прибежал на Лубяницу.

При виде его Онцифир чуть не ахнул.

— Издалека ли бежал, Никаноре? — спросил. — Из кузни с Ильиной аль из полону ордынского?

— Не из полону, Онцифире, — отдышась, ответил Никанор. — А чую, быть нам полонянниками.

— Никак ты угарного меду хлебнул, Никаноре? — остановив речь кузнеца, усмехнулся Онцифир.

— Росинки во рту не было… — начал было Никанор, но вдруг, умолкнув, подошел ближе к Онцифиру и шепнул: — С худою вестью я.

— Какая весть? О чем ты молвил?

— Тебе ль не знать, почто пытаешь?

— Не пытаю, а доподлинно не ведаю ничего, Никаноре, — сказал Онцифир, изумясь поведению Никанора и не понимая, что испугало его. — Черный мор миновал Новгород, пожаров все лето не слышно…

— Князь… Александр Ярославич уходит.

— На ловища? На Шелонь аль на Мету?

— Не на Мету. Не смейся, Онцифире, не о ловищах я… Уходит он из Новгорода; дружина с ним и дворские со княгинею… Уходит всем поездом.

— Нескладное твое слово, Никаноре, — подумав, молвил Онцифир. — Тихо было на Новгороде, ни споров, ни распри… Пустой слух небось?

— Не слух, Онцифире, правду сказываю. От княжего друга, воеводы Гаврилы Олексича, слышал.

— Не посмеялся ли над тобой Олексич?

— Нет, Онцифире, не посмеялся. Кольчужку я вязал ему. Час тому места побывал Олексич в кузне… Оставил у ворот коня, идет; вижу — встревожен, лицо будто огнем палит. Спрашивает: готова ли кольчужка? Через два дни, говорю, наденешь ее на себя, витязь. А он: «Ох, поздно, Никаноре! Дай к полудню завтрашнему!» Заупрямился я… И то молвить, не люблю наспешку клепать колечко. Олексич свое: «Сделай, Никаноре, к полудню, как прошу. Завтра князь поездом, с княгинею и дворскими уходит в Переяславль… Дружину берет с собой».

Онцифир с потемневшим лицом слушал Никанора. Недоверие, с каким он отнесся вначале к словам кузнеца, исчезло. Теперь он, видимо, размышлял: за что разгневался Ярославин на Новгород? Правда, на торгу и в городе по-разному говорили о приезде ордынянина. Многие желали изгнания его, но изгнание послов иноземных не в обычаях новгородских.

— Чем обижен Ярославин? — спросил он. — Молвил о том Олексич?

— Страшно верить, Онцифире, тому, что он молвил. Тот ли уж Ярославин нынче? Возгордился он победой над свеями, так возгордился, что будто не Великий Новгород слово имеет, а он, князь, словом своим решает и суд и волю.

— Смутна твоя речь, Никаноре, — вздохнул Онцифир. — Уходит князь Александр; не следует ли спросить его: был ты, княже, люб Новгороду, почто хочешь жить в нелюбе?

— Мир с ханом взял Ярославин, в том и распря, — резко, точно ему не хотелось или стыдно было упоминать о мире с Ордой, вымолвил Никанор. — Ввечеру вчерашнем начал Ярославин спор с болярами в Грановитой. Сказал, что берет за княжий двор вотчины Нигоцевича, кои нынче за святою Софией; сказал и о мире с ханом. Совет в Грановитой не принял слово князя. Ярославин не стал слушать боляр. «Не любо мое слово Новгороду, то и мне не люб Новгород», — сказал. Были прежде споры и распри у верхних с Ярославичем, душой я стоял за него, а нынче…

Онцифир поднялся с лавки, прошел к двери в горенку Васены, открыл, заглянул туда. Васены нет дома. Под ногами лучника жалобно, будто простонав, скрипнула половица. Онцифир вернулся к столу и, не садясь, срывающимся, глухим голосом сказал: