За землю Русскую

— Что думает владыка о князе Андрее, Якун? — спросил он. — Молод княжич, не избалован. Коли станет жить в мире…

— Не Андрея просили, будучи во Владимире, я и болярин Якун, — перебивая Водовика, громко сказал Тулубьев. — Юн княжич Андрей, приведется вести рать, будет ли удачлив в битве, как Александр? — добавил он.

— А я не молвил бы против великого князя Ярослава, как болярин Сила, — произнес Лизута. Он даже привстал немного, как бы показывая тем, что в Грановитой палате нужно слушать его слово, слово первого владычного боярина. — Не раз, мужи, дивились мы уму Ярославову, чаю, не смеха ради и нынче он думал, посылая на Новгород Андрея Ярославича.

— Прежде, болярин Якун, не слыхал Новгород похвал твоих Ярославу, не заступал ты его! — выкрикнул Никита Дружинин.

— Не я заступаю, а Великий Новгород, — ответил Лизута на слова Дружинина.

— Великий Новгород молвил слово свое о князе, болярин Якун. Новгород звал Александра.

— Звал, да возгордился Александр, не принял поклона. — Лизута сказал и пренебрежительно, сверху вниз посмотрел на своих противников. — То молвлю: не время, мужи, и не место спорить с волей великого князя. И владыка благословил назвать князем Андрея Ярославича.

— Против Андрея нет речи, Якуне. По мне — так: с княжим гонцом, который привез грамоту, и отписать нашу грамоту Ярославу, — подал мысль Водовик.

— Писать грамоту легко, а не пришлось бы после локти кусать. Примет Новгород князем Андрея Ярославича, закроет дорогу Александру, — стоял на своем Дружинин.

— Уж не сказать ли, Никита, Ярославу, что не хочет Новгород его воли? — поморщился на восклицание Дружинина Стефан Твердиславич.

— Моя речь не против воли Ярослава, болярин, — ответил Дружинин. — О том думаю: не грамоту писать нынче, а слать новых послов во Владимир, просить Ярослава отпустить в Новгород князя Александра. Ведает Александр обычаи наши и горазд в ратном деле…

— Не тебя ли, Никита, послать во Владимир? — насмешливо крикнул Якун Лизута, перебивая Дружинина.

— Почто меня? Послать большое посольство — и от боляр, и от торговых гостей, и от ремесленных братчин…

— Повремени-ко, Никита! — поднялся не вступавший до того в спор боярин Никифор Есипович. — Большому-то посольству в ворота не въехать и не выехать. Сборы будут долги. Не лучше ли на том решить: молвил владыка быть Андрею Ярославину князем на Новгороде, о том и нам молвить. Встретим Андрея дружбой, а чтобы прилежен был Новгороду — в жены ему дадим новго-родку. Не беден Новгород Великий невестами, не зазорно княжичу, только бы порадел…

— После скажем о том, Никифоре, — остановил Есиповича Лизута. — Будет Андрей люб Новгороду — и о жительстве его подумаем. Не пристало, мужи, совету господ перечить воле княжей да владычной. Может, Силе да Никите, по молодости их, непонятен старый обычай, но нам ли его рушить? Примем князя, поглядим… Не к лицу хулить Андрея, не зная его, не к лицу и брань с Ярославом.

Глава 19

Кому горе, а кому и радость

Стефан Твердиславич готовился к свадьбе. Скоро введет он в хоромы молодую боярыню, а куда ни взглянет: то не исправлено, другое неладно. Припасены в медуше бочки с медами крепкими и мальвазеей, сокачихам на поварне дан наказ: готовить свадебные пироги, да такие, чтобы, глядя на них, ахнули люди на Новгороде. Из вотчин везут дичь и рыбу, девки-холопки шьют приданое молодой боярыне… Стефану Твердиславичу за всем надо досмотреть, где понукать, где указать, а ленивым да нерасторопным и ременницей пригрозить.

Крепка воля боярина в хоромах, не легка и рука у него, но одно тревожит — не весела нареченная. Зайдет Стефан Твердиславич в терем к Ефросинье, а она будто и не рада ему. Спросит ее о чем-либо боярин — ответит, не спросит — промолчит. Утешает себя боярин тем, не легко, чай, Ефросинье расставаться с девичьей жизнью. Таков старый обычай: девице до выданья, пока не покроют венцом голову, горе горевать да слезы лить. А как станет девица запорученная женою мужнею, тогда ей и песни играть и на людях быть не зазорно.

В воскресенье свадьба, а в пятницу у Стефана Твердиславича с утра разломило поясницу. Пересиливал он боль, не сказывал никому, но свалил полдень — боль стала сильнее. У боярина пересохло во рту, в голове угар, словно с похмелья. «Не от радости ли уж такое со мною? — думал боярин. — Не от счастья ли, что беру Ефросинью боярыней, трясет и знобит лихоманка?» Велел боярин Окулу настоять малиновый отвар. Выпил горячего питья, словно стало от того легче, заснул. А в ночь сильнее взяла хворь. Метался на перине Стефан Твердиславич, несусветное говорил в бреду. Представлялось: скачет будто бы он на коне полем, на охоте заячьей, потом бранился с кем-то… Звал к себе Андрейку. Тот, как живой, являлся перед родителем. «Довольно тебе, Ондрий, без дела баклуши бить, — ласково говорил боярин сыну. — На Красной горке оженю. Дочка у болярина Никифора — невеста тебе богоданная».