За землю Русскую

Ромаш взмахивая веслом, теперь с такой силой нажимал на него, что вода пенилась и с шумом лизала борт. Туманное облачко, на которое указывал он, росло, расползалось по горизонту. Теперь его видел и Спиридонович. Налетел ветерок и шевельнул безжизненный парус. Солнце сияло, но блеск его вдруг поблек, стал мягче, прозрачнее; солнечные лучи не проникали уже, как прежде, в темную глубину моря, а лишь скользили по его гладкой, неподвижной поверхности. Набежавшая издалека усталая волна, словно предупреждая об опасности, лениво качнула ладью. Прошло еще немного времени, внезапно парус сердито хлопнул и, расправляясь, стал наполняться ветром.

— Земля… Землю вижу! — крикнул Ромаш. — Буря идет, держи к земле, Спиридонович!

Вдали, выступая из воды, показалась темная полоска берега. Ветер, точно сердясь на скользящие по воде ладьи, быстрее гнал их. Там, где Ромаш увидел землю, теперь различалась покрытая лесом гряда прибрежных холмов.

Туча заволокла солнце. Как прозрачные стрелы, упали крупные капли дождя. Волны, вздымаясь, с яростным шумом рассыпали пенистые белые гребни. Ладьи разметало. Берег недалеко, но там, куда волны гнали ладью Спиридоновича, тяжелой, темной громадой высилась выдавшаяся вперед скала. Спиридонович и гребцы, которые находились с ним, не успели подумать об угрожающей им новой опасности, как огромная волна подхватила ладью и со страшною силой бросила вперед…

Голый песчаный берег заливает вода. Ни деревца, ни жилья вокруг. Когда Афанасий Ивкович, промокший, со слипшейся бородой, выбрался на твердую землю, он истово перекрестился и, с трудом шевеля посиневшими губами, пробормотал:

— Не одни ли мы остались в живых, Ивашко?

Он долго всматривался в затянутую мутной дымью дождя бушующую стихию моря. Казалось, огромная, неукротимая сила, которая таилась в морской глубине, вырвалась наружу. С берега волны казались еще выше. Острые гребни их накатывались на отмель и отступали, брызжа пеной.

— Скорлупки малой не видно на море, — сокрушенно простонал Ивкович.

— Не видно, — согласился Ивашко. — А может быть, их, как и нас, бросило на берег? — высказал он надежду.

В Висби Ивашко сел на ладью Афанасия Ивковича. Боялся тот идти морем без надежной защиты. Спиридонович посмеялся над опасениями Ивковича, но Ивашку к нему отпустил.

— Не жду и не надеюсь на то, Ивашко, что и другим удача, — заикаясь, с безнадежностью в голосе продолжал жалобы Ивкович. — Жаль Василия Спиридоновича, умен и силен был, помяни господи его душу!

— Не рано ли за упокой поминать, Афанасий Ивкович? — вздрогнув при напоминании о гибели Спиридоновича, хмуро пробормотал Ивашко. — Подождем.

— Двух чудес не бывает, — не унимался Ивкович. — На берегу мы, а какая это земля? Небось островишко песчаный…

Как ни убедительно было то, что сказал Ивкович, Ивашко не верил в гибель Спиридоновича. Мог ли представить он, что не увидит гостя на Великом торгу, не услышит голоса его у Ярославовой звонницы? Бросился бы сейчас Ивашко на поиски, да нельзя оставить Ивковича — еле жив тот.

Глава 25

Владыка

Александр выехал из Переяславля сразу же после буйства ростепели, когда еще не просохли дороги. Поезд тащился медленно, задерживаясь у переправ через реки и топи. На второй неделе увидели Торжок.

В Торжке Александр остановил поезд. Путь преградила не вошедшая в берега после весеннего паводка быстрая Тверда. Впереди, на пути к Новгороду, холмы Валдая. На реках и ручьях перед полой водой разобраны мосты и большей частью вновь не наведены. Александр оставил в Торжке молодую дружину с поездом и княгинею, наказав им не трогаться в путь, пока не просохнут дороги, а сам, чтобы не задерживаться понапрасну, со старой дружиной вышел налегке.

Теперь двигались быстрее. На третий день, с вечерними сумерками, вступили в Новгород. Стук копыт множества коней по бревенчатым мостовым встревожил жителей.

— Войско… Пресвятая владычица! Копий-то, копий!..

— Не князь ли Александр с дружиною?

— Он, Ярославич… И кони русские, и шеломы с еловками… Сам впереди. Посадка его, княжая.

Утром звонили колокола. Над городом кружились стаи испуганных галок; сполошный крик их разносился далеко по Волхову — громкий, неугомонный.

Александр Ярославич побывал у святой Софии. Узнав о недуге владыки — навестил владычный двор. Извещенный ближними попами о приезде князя, владыка сделал было усилие приподняться навстречу, но Александр быстро прошел вперед и опустился на колено.

— Благословен грядый… — начал владыка, простерев руку над головой Александра. — С приездом тебя, княже! В трудах и горестях встречает тебя Великий Новгород! Много страстей людских, много зла вокруг, и нет пастыря, который крепкою десницею защитил бы от бед.

— Ия тревожусь о том, владыка.

— Будет ли твой приезд, княже, освящен миром, сменит ли Новгород ризы печали на ризы радости?

— О том он сам скажет, — стараясь говорить мягче, не повышая голоса, ответил Александр. — Я к людям новгородским зла не имею и шел не на ссоры и не на распрю.