Забавы ради...

Счастье

Я знаю: пройден путь разлуки и ненастья,

И тонут небеса в сирени голубой,

И тонет день в лучах, и тонет сердце в счастье…

Я знаю, я влюблен и рад бродить с тобой.

Да, я отдам себя твоей влюбленной власти

И власти синевы, простертой надо мной…

Сомкнув со взором взор и глядя в очи страсти,

Мы сядем на скамью в акации густой.

Да, обними меня чудесными руками…

Высокая трава везде вокруг тебя

Блестит лазурными живыми мотыльками…

Акация чуть-чуть, алмазами блестя,

Щекочет мне лицо сырыми лепестками…

Глубокий поцелуй… Ты — счастье… Ты — моя…

Владимир Набоков

Проснувшись после бессонной рабочей ночи и не обнаружив рядом в постели жены, Соколов, натянув первые попавшиеся шорты, отправился на ее поиски. Преодолев почти бесшумно небольшой коридорчик на втором этаже и заглянув через приоткрытую дверь в детскую, Поликарп спустился на первый этаж. Как он и предполагал, Василечек нашлась на кухне. В длинной рубашке с подвернутыми рукавами, с высоким хвостом светло-шоколадных волос, собранным на макушке, она казалась озорной хулиганкой. Подойдя вплотную со спины, Поликарп обвил любимое тело руками, чуть приподнимая ладонями край рубашки.

— Проснулся? — улыбнулась Забава, по привычке откидывая голову чуть назад и упираясь затылком в плечо мужа.

— Угу, — тихо рассмеялся Соколов, водя носом по плечу и прикусывая нежное ушко, — Не могу спать, когда ты не храпишь под боком.

— Это было один раз! — громким шепотом возмутилась Забава, — Я тогда простыла! И я не храпела, а громко сопела!

— Какие мы грозные, — посмеивался Соколов, — Шикарный аромат!

— Решила испечь блинов на завтрак, — сменила гнев на милость Соколова, — Пока мои любимые мужчины спят.

— Один твой любимый мужчина уже проснулся, — посмеивался Поликарп, — Но я не о блинах. Я тут чего подумал, а поехали в отпуск? Ну, правда. Парня оставим с родителями. Вчетвером справятся. И Даринка поможет.

— Надолго? — практически согласилась Забава, прикидывая в уме, как лучше уладить все дела и выкроить недельку отпуска.

— Я все дела закрыл, могу легко исчезнуть на пару недель, — ответил Поликарп.

Забава не заметила, как Соколов выключил плиту и уже основательно прижал ее несопротивляющееся тело к кухонному столу. Да и рубашка волшебным образом задралась до самой талии, открывая кружевное белье.

— Что ты, Ерему на пару недель нельзя оставлять с бабушками и дедушками, — предположила Соколова, — Избалуют. Занянчат. Испортят мне мужика.

— Какая грозная у нас мама, — урчал Соколов, во всю хозяйничая под рубашкой жены.

— Нет, выставка через десять дней, — возразила Забава, — Без меня там не справятся. И с универом. Там же сессия на носу. Без тебя никак.

— Справятся, — хмыкнул Полик, — Вообще думаю, пора уходить оттуда.

— Брось, тебе же нравится преподавать, — хохотнула Забава, оставляя жадный поцелуй на шее мужа.

Время было раннее, а сын — пятилетний Соколов Еремей жутко любил поспать, особенно по выходным. И его родители совершенно не боялись быть застигнутыми во время весьма пикантного занятия — увеличение численности семейства Соколовых.

Со дня рождения Еремея прошло уже пять лет, но только сравнительно недавно Соколов согласился на уговоры Забавы в отношении второго ребенка. Первые роды были сложными, долгими, мучительными, и Забава потом длительный период восстанавливалась. И каждый раз, вспоминая события пятилетней давности, Соколов начинал думать, что один ребенок в семье — норма. Но Забава так не думала. И Поликарпу не оставалось ничего, кроме как сдаться на милость любимой жены, с глубоко спрятанными страхами ожидая радостной новости от своего Василька.

Когда домашние шорты улетели в сторону, а рубашка едва скрывала женские плечи, и поцелуи стали непередаваемо жаркими и будоражащими, а развязка была до боли близка, в коридоре раздался звук открывающейся входной двери.

— Твою ж бабушку! — выругался Соколов, надсадно дыша жене в шею.

— Это кто? — простонала Забава, пытаясь застегнуть рубашку на груди.

— Ну…ключи есть у твоих…. у моих, и у… — половина фразы была благополучно проглочена, поскольку цензурных слов в ней было мало.

— Черепанова, — выдохнула Забава, глядя на внушительную фигуру родственника, стоящего в дверях со спавшим на его плече ребенком.

— Ленку везу　 в роддом, — хмуро произнес Гера, — Присмотрите же?

— Нет, Черепанов, — простонал Соколов, но, противореча своим словам, уже брал спящую девочку на руки, — Совесть имей. У ребенка есть бабушки и дедушки. Чего мы сразу?

Поликарп пошел относить племянницу в детскую и осторожно уложил ее в кроватку.