Забереги

— Ой, да не стой. Поехали, Коля! — полезла она в передние сани, к которым была привязана вторая лошадь; с такой же парой следом за ней тронулся и Коля.

Их проводили смурыми взглядами, немного погрелись у костра и сразу взялись за пилы.

Домну весь этот день не покидало ощущение, казалось бы забытой прежней силы. Чего ж, волчина помог — были они теперь с бараниной. Уезжая, нагошила мясного варева и, самой себе назло, вволю наелась. В отличие от людей, скотина пока не голодала: баранина вышла жирной. До сих пор чувствовался в животе ее горячий огонек. Ни дальняя дорога, ни сборы на новом месте не могли погасить то тепло. Они с Марьяшей как взялись за пилу, так и вжикали не разгибаясь. На этих нетронутых делянах сосна стояла отборная, прямо-таки литая. Была она еще не толста, в самом росту, потому и не трогали раньше — хватало старого лесу А теперь эти деляны оказались самыми ближними к станции, теперь вот в них и забрались бабы с топорами и пилами. Намерений военного они толком не знали, но верили: ровная гонкая сосна как раз и хороша для укреплений. Ну-ка, говорили промеж собой, повозись с необхватными кряжами! Не свиными щами кормят солдатиков, о чем толковать… Такие вот должаки и слабосильный поднимет. Как не поднять! Вспомнит он, родимый, женушку, на руки возьмет, как лебедушку, понесет за милую душу. Может, эти бревнышки после бабьих слез заговоренными станут, сохранят от пуль и от бомб?

Пила сочно похряпывала, сыто повизгивала: Аверкий и Капа, спасибо им, наточили хорошо. Да и пилили они, не думая о высоких пеньках, — как было сподручнее, так и подступали к сосне. Никто их этому не учил — само дело научило. Возле первой, до мха обтоптанной сосны наползались на брюхе, наскреблись в сыпучем снегу, а потом плюнули: тьфу их, скопидомок, чего жалеть лес, если и мужиков их никто не жалеет! Аверкий, голова начальственная, вначале покосился, покричал, но Домна ему быстро кричало заткнула: ты бери-ка, мол, пилу, мужик разъединственный, ты на баб не ори. И Аверкий с ней связываться не стал, взял пилу. Но напарницы ему не было, а с Капой-Белихой, которая тоже осталась без пары, много не надергаешь: Капа за своим Павлушей в лес не ходила, дров даже не пиливала. Она за пилу схватилась охотно, со смешком, но возле первой же сосны пришлось ее бросить — сколько ни хихикала, пила в руках быстрее не ходила. Начали хихикать уже над самим Аверкием. Он Капу прогнал за лапником для лесной хоромины, а сам со зла схватил топор, пошел ряд за рядом подрубать. Хорошо подрубленная да еще не толстая деревина — это уже половина дела. После его злого топора сосны повалились-посыпались.

— Хоть один топор, хоть на хорошем топорище… — с каким-то отчаянным умыслом подзуживала его Марьяша.

— Я те насажу… это самое топорище!.. — в конце концов не выдержал Аверкий и обидно пришлепнул по штанам — не рукой даже, а плашмяком топора.

От визга и ругани было ему самое время убегать да с Капой на пару жилой услон строить. Дело известное: выбирай несколько вставших в ряд толстых сосен, крепкую переводину к ним прибивай или привязывай, почаще слег-тонкомерок на две стороны спускай, покрывай все это погуще еловым лапьем, а сверху снегом намоченным закидывай. Знатная выйдет лесная изба! А у них еще и горбыля было прихвачено — частью на скатах под низ подложить, частью на двери. Не на день, не на два ехали — может, на месяц, может, и больше.

Когда Аверкий обрешетил жердями услон, когда Капа выложила скаты лапьем — тогда и возникла потребность в общей помощи. С ладони по комку, с шапки по охапке. Для роздыху взялись крыть крышу, весело. Всем скопом, всей визжащей, кричащей оравой принялись наметывать на обвершье снег, до мха обдирая землю.

— А, Кузя! — кричала Домна, замахиваясь комом. — А давай-ко поиграем в снежки.

— А, Павлуша! — рада-радешенька потолкаться и Капа. — От меня заполучи!

— А может, и со мной!.. — как не своя, зашлась Марьяша. — И со мной кто поиграет в снежки…

Что-то заныло в ее голосе, но тут было не до нее. Теплая, озорная работа выпала. Бабы кидали снег, толкались и между делом норовили попасть в Аверкия, а он сердился, в этой затее участия не принимал.

Недоделанную работу Аверкий, матерясь на весь лес, остался делать на пару с Капой. А какая работа? Тоже баловство. Сбрызни снег водой — остальное мороз докончит. Аверкий таскал воду от ручья, макал в ведро на палку осаженное еловое помело, ходил, как дьяк, вокруг хоромины, кропил ее скаты. Черная борода у него от брызг тоже покрылась ледком, позванивала. Но никто не смеялся — ну его к лешему, и в самом деле покалечит. Думает о тепле, и то хорошо.

К концу дня натаскал Аверкий от ручья каменья и сложил каменку, курную, конечно. Вместо трубы вставил пук слабо повязанных еловых вершинок и, как всякий печник, пустил пробный дымок. Но его увидели, потянулись на дымок, таща за собой по охапке лапья. Весь мерзлый низ устлали, сверху набросали сена — стала зимняя земля пахучим пуховиком. По первой жадности насовали в каменку столько сухостойного смолья, что Аверкий тут уже правильно обругал: