Забереги

— А у меня мужик из лесу пришел, обиходить надо! — третьим голосом так и расколола надвое избу Барбушиха.

Но Аверкий, шмякнув картошку обратно в чугун, коротко возвестил:

— Ну! Пойдете, куда занаряжены.

— Пойдут, пойдут, — как о деле решенном повторила Алексеиха. — И ты, Тонюшка, завтра пойдешь на наряд. Думаешь, сбежала от сестры, так и от меня сбежишь? От меня никто не сбежит, не-ет, — рассмеялась она так уверенно, что не только Тоня — все домашние попритихли.

Сделав нужные распоряжения, она спешила уйти, чтобы собрать побыстрее на работу свой отощавший народ, но Аверкий ее попридержал за локоть в дверях:

— Ты погоди. Ты дай мне вечерком на часок лошадку какую.

— Так уж и приспичило? — отстранила его руку Алексеиха.

— Приспичило. Сенишка привезти надо.

— Да ведь не последняя же охапка на повети.

— Не последняя, верно. Но сегодня-то у меня выходной, между отдыхом и дело свое сделаю, не надо будет отрываться потом.

— Прав ты, как всегда, Аверкий, — с некоторой ехидцей, но согласилась Алексеиха. — Как кончит Настасья дело, возьмешь.

Он в знак согласия склонил голову, а когда Барбушиха собралась на наряд, ей уже строже наказал:

— Не мытарь лошадь особо. Мне еще Тонюшку придется взять помощницей.

Барбушиха хотела было пуститься в расспросы, какие такие помощники нужны здоровому мужику, но он ее тут же осадил:

— Ну, посуровее оборачивайся. Мясо у меня в лесу лежит.

Дочки, ругая председательшу, тоже ушли, и он уже одной Тоне растолковал:

— Нельзя зимой без мяса, отощаем. Кричать, однако, об этом на улице не надо, народ от голода завидущим стал. Ты-то ничего, поможешь?

— Чего спрашиваешь, дядька, не на даровой хлеб пришла.

— Ну и ладно. Подремлю я пока…

Он и поспал-то, кажется, самую малость, когда у него над ухом Тоня закричала:

— Дядька, а дядька! Проехала Настя с последним возом, сейчас пригонит лошадь.

Барбушиха на порог, а они с порога: сели, свистнули и поехали.

Аверкий правил вначале по той самой дороге, по которой ездила сегодня Барбушиха и по которой еще раньше ездила Домна за дровами и за сеном. В самое лютое заснежье здесь прощупывалась копытами твердь, а нынешнее предзимье вышло малоснежное, дорогу накатали так, что сани повизгивали. Одним махом доехали до ближних сенокосов, миновали с десяток дровяных костров и стали пробираться на закраек, на глухие лесные полянки, где и явно, и тайно ставили стожки для себя. Этих полянок было не счесть, и разобраться в их лабиринте мог не всякий мужик. Но Аверкий лес знал как свое подворье. С накатанной дороги он уверенно свернул на малоторную дорожку, потом на одиночный чей-то след, а потом направил лошадь прямо по целику. Он поутру прошел на лыжах взад-вперед, вот и вся дорога. Лошадь теперь подвигалась тяжело, набродом — на мягких мхах даже малый снег казался глубоким. Аверкий слез и пошел сзади; слезла и Тоня, широко ступала в его расшлепистые следы. Лошадь всю свою жизнь шастала по этим лесным урёмам, перла вперед без понуканий, по еле заметному лыжному следу. Так, в тяжелом поту, и вышли они на глухую просторную поляну. На ней стояло три стожка, и Аверкий окинул их цепким хозяйским глазом. Его стожки, его домашнее молоко и мясо! А вот и мясо лесное… Подойдя к ближнему стожку, лошадь зафырчала, забила копытами.

— Ну ты, уймись! — прикрикнул на нее Аверкий так же, как кричал и на Барбушиху, но сена сейчас же дал — сухого, с дровней.

На той стороне стожка в том самом положении, в каком свалил ее жакан, лежала уже закоченевшая лосиха. Аверкий ее и снегом не закидывал. К чему? Забреди сюда волки, снег не поможет, а другой опасности в этом лесном углу для мяса не было. Он присел на закоченевшую тушу и похлопал по замшелому боку:

— Сильна, зараза. Варева-то, Тонька, варева сколько!..

Ему нравилось, что девка не выразила ни удивления, ни страха. Чему удивляться, чего бояться? Лесная животина для того и бегает возле стожков, чтобы в чугун попасть. Ей хочется есть, и человеку хочется есть. Кто кого перехитрил, тот и жить на белом свете остался. А он, Аверкий, мог быть доволен своей хитростью: еще в сумеречье заметив выступавший из кустов дымчатый хребет, спешить не стал, обошел с заветрия, тихо по мягкому снегу подкрался, обтоптался вокруг и отдохнул, прежде чем пустил первый и последний жакан. Не то чтобы он жалел зарядов, но просто пустая пальба есть пустая пальба: или удерет подранок за десяток километров, ищи свищи тогда, или на стрелка сдуру кинется. Нет, Аверкий бил наверняка, редко вторым патроном пользовался.

— Хорошо я ее? — не утерпел все же, похвастался он перед девкой, которая что-то очень притихла, неприкаянно топталась возле стога.

— Хорошо, но давайте поскорее кончать, — откликнулась она, подергивая плечами.

— Кончать так кончать. Эх, послал мне бог напарницу!