Забереги

«Докатились и сюда», — только подумала, а выговорить уже не могла Домна. В селах, что стояли при дороге, еще с ранней осени появились эти куированные. Их принимали вначале с радостью и жалостью, потом — по печальной необходимости, а потом и принимать стало некому: все было заполонено ими, все было съедено, под метелку выметено. Домна, когда в последний раз ходила с брагой на станцию, видела, до чего дошли придорожные деревни: там уже было не отличить, кто куированный, а кто не куированный. Кладбища стали общие — и свои, и пришлые вместе ложились. Их деревню, их Избишино, спасало то, что стояла она в стороне от дорог, на глухой лесной отворотке, ведущей к Рыбинскому морю. Дальше никого и ничего не было — только разлившееся во все концы море. К райцентру, к Мяксе, они и сами-то плавали на лодках, а до Череповца без мужиков было и не доплыть. В лесном да болотистом Забережье, отринутом морем от всего мира, только и остались старая деревня Вереть да новое Избишино, вставшее в семи километрах от старого, затопленного. Дальше начиналась Весьегонщина, чужая сторона, — дальше и дорог настоящих не было. От Мологи, с тверского, тоже притопленного морем угла, люди редко захаживали, хотя война-то как раз с той стороны и надвигалась. Но и война, говорили, к Тихвину свернула — не пройти было и войне по мшарам. Туда, на тверской берег Мологи, и раньше-то ходили только на заработки — «балан корить», кругляк для бумажных заводов, а с началом переселенческой суеты и это отпали. Никто к ним с тверской стороны не приходил. А если бы эта, пришлая, с череповецкой дороги тащилась, то обязательно осела бы где-нибудь поближе. Сюда ей и с той дороги не дойти: большак сходил на нет, пропадал в лесах, от последней деревни надо было добираться к ним по лесовозным гатям. Там и волки собьются с пути. С неба, что ль, свалилась эта куированная?..

— Господи! — уже в голос завыла Домна. — За что мне еще это? В чем мои ребятёшки провинились? Чего жрать-то будем? Ведь нам и самим не прожить. Баба ты дурная, к кому ты пришла? Убирайся ты, нахлебница незваная. Укатывайся, откуда прикатилась.

Она принялась тащить женщину к порогу, а за спиной у той женщины торопливо дожевывал картошину мальчонка, щерился заляпанным ртом, сглатывал поспешно, а сам кулачонки поднял, защищая мать, колотил по рукам Домны. Она тащила, а он не давался, волтузил ее, откуда и силы взялись. Но их, в избе, было много, ребятишки тоже стали подпихивать пришельцев к порогу. Коля предусмотрительно распахнул дверь. Домна торопливо подхватила под руки незваную гостью, на самый порог выволокла. Мальчонка царапал ей лицо, но она и боли не чувствовала, одна была мысль: поскорей, поскорей выпроводить, да и дело с концом. Оставалось немного — через сени вытолкать. Но тут женщина и подала голос:

— Забейте, кали ласка, кали уж так.

Домна опустила руки, к Коле обернулась:

— Чего она это?

— Да ничего, поменьше валандайся… рысью шагом арш на улицу, божьи люди!

Домна поволокла, сопровождаемая своей одобрительно орущей ребятней, женщину через сени. Последняя дверь. Туда их, на улицу, да и задвинуть покрепче задвижку. Прав Коля: потом поздно будет…

Но гостья незваная опять отозвалась:

— Забейте, кажу вам, не уйти нам далей.

Не могла больше Домна слышать этого остудного, промокшего голоса. Убежала в избу, бросилась на пол:

— Господи! Да что же это деется?

Вернулся из сеней и Коля, опять за свое:

— Куированные, пущай их начальство смотрит. Для божьих людей бога нет, а начальство должно быть. Когда мы ходили рысью шагом арш, беженок этих…