Забери мою душу

— Вы говорите в несвойственной для вас манере. И даже искреннее улыбаетесь, чем-то забавляясь.

Ставлю фарфоровый чайник на стол, достаю две большие белые чашки, так уж и быть, накрывая на двоих.

— Мне нравится за тобой наблюдать. Кто ты такая? — задает неожиданный вопрос, я лишь приподнимаю брови, ставя посредине стопку блинов, сметану и сгущенку. — То дерзкая, то хитрая, развязная, непосредственная, вызывающая. То робкая, милая, покорная, податливая, тихая, глубокая, — его голос немного хрипнет. Почему ты меня так цепляешь? — он ловит мой взгляд, и я уже не сопротивляюсь, открываюсь. Читай ответ в моих глазах, Мастер, ибо я не знаю, кто я сейчас. — Поговори со мной? — вновь просит он и закрывает глаза, пряча от меня что-то настоящее.

ГЛАВА 27

Захар

Она такая милая и трогательная сейчас. Чай, пахнущий вишней, блины, сметана, сгущённое молоко – все это похоже на домашний уют и приторную сливочную ваниль в отношениях. С одной стороны, сладко, с другой – чрезмерное употребление сладкого ведёт к тяжёлым заболеваниям.

Нужно было все же остаться рядом. И поговорить с ней сразу после пробуждения. Это моя ошибка. Девочка восприняла «похмелье» тяжело, сделав неправильные выводы.

Но, во-первых, у меня были дела, а во-вторых…

А во-вторых, дела – просто ширма, которой я отгородился от вот этой ванили.

— Говорите, Мастер, — выдыхает Элина, прокручивая в руках чашку чая. Да, я хотел разговоров. Хотел… Но, опять же, все разговоры сводятся к ее обнажению, сейчас это не самый лучший вариант. Значит, девочке нужно что-то взамен. Что-то личное и очень болезненное. Такова цена ее откровений. Дороговато. Но мы не будем торговаться.

Девочка терпеливо ждёт, сворачивает блинчики на отдельную тарелку и пододвигает мне. Воздуха не хватает. Галстук душит, и я срываю его к чертовой матери. Расстегиваю запонки, кидая их на мраморную стойку, и закатываю рукава рубашки. Меня душит этот вечный официоз, в который я сам себя загнал.

Эля берет блинчик, макает его в сметану и капает ею на столешницу. Капает, но не убирает за собой. Встаю, отрываю бумажное полотенце и протираю стол под ошарашенный вид девочки. Беру салфетки и ставлю на стол.

— Вытри пальцы, — стараюсь говорить мягко, но выходит натянуто и с раздражением. Эля округляет глаза, прекращает есть, берет салфетку и растерянно обтирает пальцы. — Прости, — выдыхаю. – Порой сам себя за это ненавижу. — Такой вот у меня фрик.

— Прям настолько раздражает? — без обиды, скорее, с удивлением спрашивает Эля.

— Идеал во всем, особенно в мелочах – это тоже своего рода болезнь.

— Совершенство несовершенно?

— Это только обёртка, Эля. Красивая, аккуратная, правильная. Ты видишь только то, что я тебе показываю. А внутри… Ты удивительная девочка, — хочу улыбнуться ей, но выходит криво.

Дышу. Вроде ничего не происходит, а мой контроль летит к черту.

— Ты не обижаешься, как любая другая женщина, ты, скорее, хочешь понять причину дефекта.

— Я умею отделять эмоции от зла. Ты не со зла.

— Во мне борются самоцензурирование, стремление к совершенству и завышенные требования к окружающим.

— В умеренных дозах это даже хорошо. Если бы не твои завышенные требования, ты бы не стал тем, кем являешься.

— Может быть, может быть… — задумываюсь и понимаю, что она неправа. — Вкусный чай, натуральный, — отвлекаю ее от своей персоны. Но девочка вошла во вкус.

— Это все тебе привили родители? Чрезмерное требование к идеалу?

— Нет. Родители здесь ни при чем.

Она ждёт от меня ответов, заглядывая в глаза. Нет, даже глубже, очень глубоко, пытаясь добраться до сути. Я могу закрыться. Могу… но не хочу. Обнажение должно быть взаимным, иначе девочка прекратит мне доверять. У всего есть своя цена. Ни с кем этим не делился. Все по факту, без объяснений и вскрытий.

— Я был женат.

— Я знаю.