…И все его знакомые, чье поведение и поступки хоть немного выходили за рамки изученных им теорий, начинали раздражать его, а некоторых он даже потихонечку переряживал во врагов…
Вступление
Представьте, что у вас есть чулан и вы долгими годами складывали в него все, что представляет для вас ценность. Собранные предметы вы распихивали, исходя из их габаритов и имеющегося места, и в результате они расположились пусть причудливо, но зато надежно; к тому же вы примерно знаете, где что лежит. Приходят к вам доброжелатели или, наоборот, недоброжелатели, смотрят и говорят: эй, эй, у тебя там большая коробка стоит на маленькой… А одна вообще торчком… Вам это известно и без них, но вы также знаете, что, если вытащить хоть одну коробку, все рухнет. А потому доброжелателя вы благодарите, а остальных, возможно, обругиваете. И оставляете свою коллекцию как она есть.
Такова же ситуация с историей. Конечно, в этом «чулане» за последние лет двести навели кое-какой порядок, – но чтобы крепче держалось, немало добавили чепухи и выдумок. Современные же историки-профессионалы не проявляют понимания, что та конструкция фактов, которую собирали и толковали поколения предшествующих, скажем прямо, любителей, принципиально не может быть абсолютно адекватной той эволюции человечества или отдельных его частей, которая реально имела быть в прошлом.
Эволюция происходит с генерированием колоссального количества исходной информации, – но история, оперируя письменными источниками и разрозненными археологическими и прочими артефактами, неизбежно вынуждена пользоваться лишь ее крохами. Что-то от прошлого осталось, а чего-то уже нет. И никогда не будет.
Затем студенты заучивают мнения ученых историков предшествующих десятилетий, и сами становятся учеными, и преподают новым студентам, руководят кафедрами, пишут статьи в научные журналы. Как оно принято от веку, молодая поросль ученых осваивает принятый в этой среде способ мышления и фразеологию, отступать от которых никак нельзя, потому что иначе «прокатят» при защите диссертации или не примут статью в журнал. Понятно, что отношение к тем, кто высказывает сомнения в верности ставших традиционными толкований, становится просто враждебным.
Если вдруг появляются факты, противоречащие догмам, профессионалы от истории обязательно пытаются встроить их в традиционную схему, то есть впихнуть их все в тот же «чулан», в какое-то место среди старых коробок, а если они туда «не лезут», то тем хуже для фактов: их объявляют фальшивкой или просто замалчивают. В лучшем случае подобные факты начинают бродить по страницам околонаучных популярных журналов, иллюстрируя мифы о пришельцах из космоса или атлантах.
Но при таком подходе к делу сам предмет науки истории становится химерой, если не весь, то во многих частностях!
Конечно, консерватизм характерен не только для историков: он совершенно естественно проявлялся почти в каждой из современных наук, пока
Эту теорию немецкий ученый Артур Вегенер, известный полярный исследователь, выдвинул за двадцать лет до своей смерти (он умер в 1930 году в Гренландии). И все эти двадцать лет его теория единодушно отвергалась всеми специалистами по геологической истории Земли, хотя одного взгляда на глобус достаточно, чтобы увидеть линию разлома между Африкой и Южной Америкой!
Замалчивание теории продолжалось еще 35 лет после смерти Вегенера, а иногда ее и «опровергали», пока в конце 1960х не выяснилось, что только она способна объяснить результаты измерения магнетизма геологических пород на разных континентах, после чего эту теорию приняли безоговорочно. И сразу нашлось множество ее подтверждений, зоологических и вообще естественнонаучных, в том числе и палеонтологических, – например, кости древних животных разбросаны по континентам и островам в зависимости от отдрейфовывания последних друг от друга. Это была научная революция.
К сожалению, история пока не дожила до своей научной революции. Информационные «кости», которые могли бы подтвердить ту или иную историческую версию, найти невозможно. Люди, как мы сказали выше, оставляли письменные свидетельства и артефакты, и люди же их уничтожали. В России это было ясно еще до появления первых систематизированных «историй», вроде «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина (1766–1826).