Забытые пьесы 1920-1930-х годов

ВАСИЛИЙ. Рабочих? Терехин все время кричит: «Рабочий я, пролетарий я, почет мне». Я, ребята, тут читать лекцию о том, что рабочий при прочих равных условиях обычно покрепче интеллигента, не буду, это все знают. [Однако по поводу терехинского бахвальства я вам историю расскажу. Я, вы знаете, люблю к случаю что-нибудь рассказать. Мне так кажется — понятней выходит. Долго не задержу. Я в двадцать первом году в Свердловке был, на краткосрочном^{229}. Кто был в Москве, должен помнить. К весне очень туго стало. В Хамовниках началась волынка. Гознак забастовал, за ним другие. Почти во всем районе фабрики стали. Эм-ка нас послал в Хамовники — бывать на митингах, с рабочими говорить. Пошли мы к сборному пункту строем. Идем по площади. И вот… как сейчас помню, подходят бабы — жены рабочих с детишками, бледные, одни глаза на лице. Одна берет меня за рукав, говорит, а голос у нее хрипит: «Товарищи, вы не стреляйте в рабочих. С голоду они… Ведь есть нечего». Мы, конечно, успокоили бабу. Но у меня сердце захолонуло. А что, если забастовка не прекратится и дело вдруг дойдет до восстания? Я, рабочий, буду ли стрелять в рабочих? Могу ли стрелять?.. Что же, вы думаете, не стрелял бы? Если бы часть рабочих пошла свое собственное дело губить, я бы твердой рукой… Я знаю, за мной все.] И если передо мной разложившийся парень, если он для партии опасен, я не посмотрю, что он рабочий. Смету его с нашего пути беспощадно. Я предлагаю, когда будет ставиться вопрос об исключении Терехина, не смущаться его выкриками. Мы крикам и фразам цену знаем. А дело Терехина на виду. Вот и все.

Садится.

Аплодисменты. Шум.

СЕКРЕТАРЬ. Товарищ Петросян.

ПЕТРОСЯН. Товарищи! Мне, конечно, трудно говорить после Василия. Он все равно как гвозди в гроб заколачивает. Однако я должен несколько слов сказать. Товарищи, мне кажется, мы перегибаем палку: «Терехин — враг», «Терехина надо сметать с пути», «Терехин — язва». А до сегодняшнего дня Терехин был свой парень, хороший партиец. У нас все так. На сто восемьдесят градусов курс меняем. Я сомневаюсь, нужно ли исключать Терехина из партии. Я не уверен в том, что в истории с Ниной он совсем не виноват. Но в его словах много правды. А насчет его теорий о любви, тут можно поспорить. Этот вопрос партией не решен. И, во всяком случае, за это не исключают. Товарищи, не разгорелись ли у нас, как это часто бывает, страсти?

ПЕТР. Позвольте мне. Нет, Петросян, страсти не разгорелись. А то, что ребята горячатся, хорошо. Мне сейчас наше собрание кажется телом, в которое попала зараза, а все мы, кровяные шарики, бросаемся к зараженному месту, вытесняем болезнь из себя.

ТЕРЕХИН. И ты разговорился? Висельник!

Пауза. В зале очень тихо.

ПЕТР. Да, я висельник. Что ж, это так. Я вешался. Однако, когда я вешался, веревку мылил ты, Терехин.

ТЕРЕХИН. Плохо, видно, намылил.

ПЕТР. Не с тобою ли я пил? Не тебя ли слушал? Не с тобою ли вместе время проводил? Разница между нами в том, что я, когда почувствовал, что ненужным стал и вредным, я повесился, а такие, как ты, не повесятся. Я не знаю, что лучше. Хочу несколько слов сказать по вопросу о личной жизни. [Говорят, партия не должна вмешиваться в личную жизнь. Неправда! Не так это. А мы-то кто? Не партия? Не часть ее?] А ведь мы живем все вместе, один подле другого. Так разве мы не обязаны помочь, если с кем-нибудь неладно? Я вот вешался. А как вы думаете, если бы вы взяли меня в работу да дали бы все трепку, не отошел бы я от всего этого? Отошел бы! Не полез бы в петлю. Ведь разложение как сумасшествие. Когда сходишь с ума, сам не замечаешь. Нужно, чтоб другие схватились и начали лечить. Так и тут. Вот это я хотел сказать.

СЕКРЕТАРЬ. Товарищи, поступило предложение закрыть прения. Нет против? Нет. Теперь какие есть предложения…

ТЕРЕХИН. Внеочередное заявление. Я вот теперь действительно уйду, то, что вы решите, меня не касается. Только, товарищи, я вас предупреждаю, не такие еще ячейки за партийные ошибки разгонялись! Я ушел. СЕКРЕТАРЬ. Бюро предлагает Терехина исключить. ЛИЗА. А мы предлагаем оставить.

СЕКРЕТАРЬ. Товарищи, кто за предложение бюро? Голосуют только члены партии.

Почти все руки.

Кто против?

Несколько голосов. Секретарь считает.

Всеми голосами, против трех и четырех воздержавшихся, Терехин исключается из партии.

Аплодисменты. Шум. Выкрики: «Правильно! Недопустимо!»

Занавес.

Эпизод девятый

«ВОТ ЭТО Я НАЗЫВАЮ ЗАМАЗЫВАНИЕМ»