Забытые письма

«Пассажирское судно «Регина».

Родные мои.

Мы с вами не больно-то переписывались, но теперь вот один добрый приятель запишет и передаст вам мои последние мысли. Вы были правы, как и всегда: война – это страшное и бессмысленное занятие. К концу войны во Франции остались лишь следы огромных потерь, разрушенные дома, выжженные поля и печальные обрывки сломанных жизней. Война наконец прекратилась, и я надеюсь, никогда больше не повторится. Мы сражались, чтобы убивать, калечить и разрушать; все это против вашей веры.

Кто-то из нас доберется до дому, до своих родных. Но не я, я уже не смогу увидеться с вами.

Простите, что пошел против вас. Я должен был послушаться папу и следовать Наставлению, как он велел, но мне так хотелось увидеть старый мир. Что ж, я его увидел… Написать домой даже особенно не о чем, вот разве что о доброте, которую встречаешь от посторонних людей.

Я не хочу уходить в мир иной, переходить к вечной жизни, тревожась, что мы с вами в ссоре. Я познал вкус жизни, вкус свободы, и от него теперь горчит во рту. Папа, позволь мне в смерти получить то, чем пренебрег я при жизни, – твое благословение.

Ваш любящий сынЗахариас Йодер».

Гай перечитал написанное вслух, и на глаза его навернулись слезы. Еще один сын, порвавший со своей семьей. Он подумал об Энгусе, о разрыве с матерью, осторожно свернул листок и повернулся попросить адрес, но Зак уже впал в беспамятство и, видимо, навсегда. Гай позвал на помощь и пошел искать кого-то, кто подсказал бы ему адрес.

Зака похоронили в море. Гай же, прибыв в Бостон, штат Массачусетс, забрал свою почту – длиннющее письмо от доктора Мака – и сунул его в карман, намереваясь прочесть позднее.

Он сидел в баре и отрешенно глядел на гавань, размышляя, что юный Зак не сильно младше его. Потом развернул письмо от Мака.

«Тут в деревне такой тарарам по поводу задуманного памятника героям войны. Никак не придут к согласию, что же изобразить на монументе, а теперь пора собирать народные средства на его исполнение. По этому поводу тоже согласия нет. Все сцепились не на шутку. И еще этот деликатный вопрос о Фрэнке Бартли – можно ли включить его имя в список героев. Можешь себе представить, какой раскол в деревне.

Одни кричат, что имя человека, расстрелянного за неповиновение приказам, не может стоять рядом с именами таких героев, как капитан Гай Кантрелл. Ох, и причудливы же наши пути…»

Гая словно хлестнули. Фрэнк расстрелян?! Что стряслось? Последнее, что ему было известно, – это что Фрэнк служил в артиллерийском полку и что Энгус был направлен туда же. Что же там произошло?! Бедная Сельма, бедная ее семья. Нетрудно представить себе, как отозвалась деревня на это оскорбительное известие.

Он слышал о военном трибунале и о том, что высшую меру приводят в исполнение, но, слава богу, ни разу не присутствовал при этом. Энгус был там? Ему пришлось стать свидетелем такого кошмарного события? Надо выяснить, обязательно надо все выяснить.

И есть только один способ сделать это – проглотить гордость и написать матери. Молодой Фрэнк никогда не был трусом, но тогда, у дороги в Перонн, он был на грани безумия. Что же случилось?

Попросив еще бутылку виски, Гай забрался подальше в угол залить все горести.

* * *

До чего же славно, думала Хестер, что сад возвращается к прежнему облику, пусть и приходится теперь почти все делать своими руками. Садовники из молодых не готовы за это браться. А она вот вынашивает планы вырастить новый травяной бордюр. В журнале Королевского садоводческого общества столько пишут о дизайнах Гертруды Джекил, так сочно расписывают буйство красок, волнами сменяющих друг друга на протяжении всего года! Хестер просто загорелась устроить себе нечто подобное.

Домашнюю прислугу она сократила до минимума, и сама хлопотала на кухне – кроме тех редких дней, когда у нее случались гости.