Забытые руины

Правая нога начала нервно выплясывать подо мной, и, словно смутившись своего беспокойства, я резко зашагал. Выхватил из ножен меч. Выставил острием вперед, ждал удара. Шел все быстрее. Почти бежал. Масло плескалось в погасшем светильнике. А потом остановился – понял, что, двигаясь в одном направлении, уже должен был оказаться за пределами ратуши, пройти ее насквозь…

– Эй? – бросил я в тишину.

Наклонился ощупать пол. Положил меч. Пальцы прикоснулись к земле – я почувствовал ее холод сквозь ткань перчатки. Взял щепотку. Сухая плотная почва. Ни камня, ни плит, ни штукатурной пыли. Сел на колени. Отставил светильник. Попробовал еще раз ударить кресалом по пиритнице. Вновь не дождался ни единой искры. Ни малейшего проблеска.

Глаза устали вглядываться в темноту. Постоянное напряжение.

– Теор… Эй! Кто-нибудь?

Я боялся кричать. Не знал, чье внимание привлеку. Понимал, что, услышав поблизости рычание или просто скрежет, захлебнусь страхом. И все же рискнул позвать громче:

– Теор!

Никого.

Я сам загнал себя в ловушку, из которой не было выхода. Как сбежать из темницы, у которой нет стен, нет решеток, из темницы, которую никто не охраняет?

Безвольно опустил руки. Что мне было делать? Как бороться с мраком?

Я лишь песчинка против бури, сметающей планеты

…

Глава 6

Побег

Они веруют в зерно Акмеона, если Он являет им чудо – зримое и оценимое. Лишь вящие чудеса они называют истиной, способной наполнить их умы. Но знает Аиаватур: «Не слышит тот, кто говорит. Не видит тот, кто показывает». Они думают, что открывают сердца, а на деле только глубже закрываются в своем неведении.

Чудом они признаю́т искажение привычных связей. Нарушение причин и следствий называют божественным. И никто не спрашивает себя, зачем Ему искажать и нарушать то, что было Им сотворено. И никто не замечает, что истинное чудо, ярче прочих говорящее о благости Его зерна, провозглашает себя повсюду, на каждом шагу. То, что птицы летят, вода льется, солнце освещает, а руки мастера трудятся, и есть самое зримое и оценимое из всех чудес.

«Легенды и предания о жизни Акмеона, истории его земных воплощений». Пятое слово Цаара из Ханаита

В морозном воздухе появилось легкое облачко. Будто там, у парапета, кто-то дышал: вышел на балкон, чтобы потянуться – размять ноги и руки, а потом вернуться к себе, в уютную комнату. Обычное дело для городского утра, если не считать, что комната была словно вывернута наизнанку, балкон наполовину обрушен, а жившие в ней люди давно мертвы.

– Ты это видишь? – спросил Сит.

Он всегда задавал этот вопрос. Уже месяц сидел в Авендилле, а все никак не мог привыкнуть. На всякий случай уточнял, видит ли кто-то еще подмеченную им странность.

– Вижу, – кивнул Горсинг.

Мороз становился крепче. Сит старался поглубже закутаться в дерюгу, которую только что достал из триголлы. Знал, что это не поможет. Знал, что не пройдет и двух-трех минут, как холод прекратится, но все равно возился с дерюгой. Это его успокаивало. Нужно было отвлечься от происходящего вокруг.

Облачко дыхания появилось возле хрусталинового куба, приготовленного магульдинцами для зордалина. Уже второе. Горсинг нехотя заметил еще одно на крыше соседнего дома. Третье.

– Семь штук, – насчитал Вельт.

– Вчера было двенадцать, – поежившись, ответил Сит.

– Ну, приступ не закончился, подожди.

«Приступ»… Они с самого начала старались всему дать свое имя. Судороги – то, что происходит с человеком. Приступ – то, что происходит с городом. Явные, но непродолжительные изменения. Назови, посчитай, отследи цикличность, и тебе сразу станет проще.

– Ты не понял сути явления, не знаешь, к чему оно однажды приведет и как его прекратить, но успокаиваешь себя иллюзией власти. Дать кому-то имя – это всегда иллюзия власти. Назвать гору Сарнах, обозначить ее на карте и успокоиться. Не знаешь легенд, не видел недр, не поднял на вершину ни одного человека, но с ойгурным спокойствием вписываешь гору в список владений Земель Эрхегорда, и тебе кажется, что все струны Акмеона проходят через твои руки. – Гийюд в последние дни много говорил.