Забытые руины

«Понимаю, почему он тебя бросил. Обрюхатил по самое горло и выбросил на улицу».

«Давай, давай! Ну, что еще скажешь? С таким поганым ртом любого мужика отпугнешь».

«Хватит ныть! Хватит, я сказал! Слушай, твой зауголыш начинает раздражать. Что ты вообще с ним возишься? Отдай в ремесленный приют, может, там ему голову подправят».

Бесконечная утомительная череда скандалов. Микка не выдерживала. Чаще плакала. Я бросался ее утешать, умолял простить меня. И в какой-то момент понял, что превращаюсь в Илиуса. Такая мысль приходила и раньше, но я всякий раз напоминал себе, что ни разу не вернулся домой хмельным и ни разу не поднял руку на жену, а мысль ударить сына даже после того, как он в слезах убегал из дома, меня искренне ужасала. «Нет, я другой. Я действительно жертвую. Я действительно забочусь».

Потом к нам переехал Миккин дядя. Сорт. Беженец из Авендилла. Да, он бежал отсюда в тот самый день, двенадцать лет назад… Хороший человек. Прежде Сорт работал каменщиком в одной из мастерских Матриандира. Осенью подрабатывал охотой в лесах у Бальских сопок. И там угодил в эорлитский муравейник. Выжил, но вернулся весь больной. Лишился одной ноги по колено и обеих кистей. С тех пор работал чистильщиком обуви на Желтой улице. Микка старалась помогать дяде. Узнав об этом, я заявил, что Сорт должен переехать к нам. В конце концов мне надоело соседство заезжих рабочих, которым Микка сдавала комнату на втором этаже. К тому же я искренне считал, что глупо держать единственного родственника своей жены на подачках Желтой улицы.

Теперь-то я знаю, что сделал это лишь для того, чтобы получить право еще чаще попрекать жену, наслаждаться ее унижением. Во мне говорил Илиус…

Не знаю, как бы все сложилось дальше. Думаю, я бы окончательно стал своим отцом, хоть и отрицал бы это. Но однажды сын Микки… наш сын сбежал. И не вернулся. Это случилось после особенно громкой и продолжительной ссоры – тогда Микка заявила, что хочет вернуться в торговую лавку. Я кричал, что это неуважение ко мне, что так она пытается доказать мое неумение содержать семью в достатке. Я тогда произнес много обидных слов…

Мальчику всего-то было девять лет. У него не было шансов… Нанятый следопыт сказал, что наш сын ушел на Ларкейскую трясину. Там бы и взрослому человеку пришлось туго, а тут… Следы терялись у полосы Сальтных топей.

Ссоры и скандалы закончились. Микка не вышла в торговую лавку. Замкнулась. Не упрекала меня, ни в чем не обвиняла. Просто сидела на кровати. Обнимала подушку сыну. Покачивалась. Тихо плакала. И это было хуже всего. Крики, ненависть, обвинения могли приглушить мою боль, но это…

Так продолжалось две недели. А я… я впервые пришел в дом хмельным. Не знал, что делать. Сам тоже плакал. И проклинал своего отца. Ругал себя за то, что не сбежал из семьи раньше, что не убил Илиуса еще до рождения сестры.

Тогда-то Сорт и рассказал мне об Авендилле – о комнате, в которой мы сейчас находимся. Сорт верил, что я хороший человек. По-своему винил самого себя в том, что случилось. Ведь я говорил ему, что раньше мы с Миккой почти не ругались. Да-да… я и его начал попрекать… Сорт не знал, как отблагодарить меня за приют и хороший стол, как искупить вину перед нашей семьей. Поэтому рассказал. Надеялся, что комната поможет.

Из слов Сорта, из того, что мне удалось выяснить впоследствии, я постепенно сложил историю комнаты и всех бед Авендилла…

Я продолжал слушать Теора, а сам настороженно смотрел, как силуэты в серой пустоте вокруг окрепли. Теперь не было сомнений: это двери. Десятки перемежавшихся дверей.

Колени окончательно затекли, но я почему-то не разрешал себе встать. Слушал Теора и только чувствовал, как после сна остывает браслет. В нем по-прежнему чувствовалась легкая пульсация.

Порой я боялся шевелиться – думал, что могу одним движением вернуть холодную тьму. Пропадет Теор, двери и этот серый свет. И тогда я усомнюсь в трезвости собственного ума, подумаю, что все услышанное и увиденное было наваждением.

Теор не обращал на меня внимания. Даже не смотрел мне в глаза. Принялся пересказывать историю книжника Нитоса, изучавшего вырождение Лаэрнора: то, как он построил комнату, как заложил в нее странный лигур – тяжеленную стальную сферу, обмотанную влажными тряпками, как начал вносить в нее вещи, вывезенные из Лаэрнора, и как это привело к гибели всего города. Теор бы удивился, узнав, что я могу дополнить его рассказ. Многих деталей, упомянутых Гийюдом, он не знал. Впрочем, главное ему было известно – в день исхода Нитос привел в город лаэрнорского черноита.

Я не перебивал Теора. Не показывал ему, что уже слышал историю книжника. При этом даже не пытался изобразить удивление – решил, что такое актерство здесь ни к чему.