Забытые: Тени на снегу

– Ладно, девка. Знающая – так знающая. Мудрая – так Мудрая. Хорошо, что явилась. Плохи дела тут. Скажу как есть. Не перебивай.

Она поёрзала, устраивая удобнее спину, и начала:

– Звать меня Доброй. В семье я всю жизнь, почитай, тружусь. Как малой мать устроила, ещё при дедах хозяина – Шамир ему в помощь да Тропы короткой, – так и живу. Многое видала, девонька. Многое слыхала, – и глянула хитро-хитро.

Я уважительно склонила голову, всем своим видом показывая, что внимаю – и всё терпеливо выслушаю, и всё мне важно, даже если старуха затянет долгую песню об ушедшей молодости с подробными воспоминаниями.

Добра усмехнулась беззубо:

– Ладно-ладно… Слушай. Семья со странностями – это я ещё малой смекнула. Не найдёшь ты ни в подвалах, ни на чердаках ничего. Третий этаж, девонька. Третий этаж. Там тайник семейный. Там дед сиживал частенько, а потом и сын его. И сын сына. Я любопытной была и поспрошала старых слуг-то. А никто не знает. Но невиданное ж дело-то – чтоб слуги да не знали, а? Верно говорю?

Я кивнула. Не бывает такого – слуги больше хозяев обычно знают, от их острого взгляда ничто не скроется – ни пылинка, ни чья-то странность.

– Попасть на этаж никому не довелось – хозяева лично там убирались. Воды требовали наверх и запирались. И меж собой не обсуждали – как уши ни навостряй, а ни словечка лишнего иль нарочного. Но я частенько видала хозяев, когда они вниз спускались. Белые, как снег, были, но горячие, как огонь. Мимо проходили – жаром обдавали. Как… – и Добра замолчала, нахмурилась.

– Да как нагретый на полуденном летнем солнце камень, – осторожно вставила я и снова ощутила мучительное узнавание – далёкое, неуловимое. Неподвластное. Словно, проснувшись, вроде бы помнишь яркий сон – и не помнишь. Чтоб его…

– Да, – задумчиво согласилась старуха. – Да. Тепло от них – как от натопленного очага. Древняя это тайна, девонька. Тайна семьи – и тайна дома. И до меня она была тут. Но после уже не останется. Нет, – и на её губах появилась странная улыбка. – Вместе уйдём.

– Что вчера случилось? – уточнила я осторожно. – С чего всё началось?

– Эка торопыжка, – Добра неодобрительно поджала губы. – Ничего, девонька. Ничего.

– То есть… как? – не поверила я. – А снег стенами? А?..

– Ни-че-го, – повторила она, почти тон в тон со мной. – Утро да день обычными были. Я, вишь ли, стара. Мало работаю. Больше сплю да за порядком гляжу. Уважают старость. Но я не сижу на шее, нет, девонька, – Добра запахнулась в шаль, и я заметила, что в её руках, худых, морщинистых и пятнистых, было слишком много силы.

Для старухи. Для немощной пожилой женщины, которую Добра усердно изображает.

– Куды смотришь? – заметила она. – Неча мне скрывать. Как есть говорю. Всё как всегда было. Утро, день, вечер. Рано я улеглась, не знаю ни про какие стены. А проснулась к ночи – так жарко стало. Кровать – хошь, пощупай – горячая была. Но теперича остыла, уже не та. Но и не холодная. Я встала, помню, из комнаты вышла. Слышу – на улице трещит чего-то. А окна-то запотевшие. Я едва ли до лестницы доковыляла – хозяюшка сверху скатывается. «Ты чего, – говорю ей строго, – как служка мечешься?» А она тихо-тихо так: «Убили…»

Я напряглась и переспросила:

– Убили?..

– Убили. И повторяет-повторяет, как дятел долбит, а глаза пустые-пустые. И холодная сама – руки леденеющие. Вот как… – и задумалась.

– Как снег? – уточнила я ровно, стараясь не выдать голосом волнения. – Холодный и неживой снег?

– Да, – остро глянула Добра. – Сильна понимать, что да как. Да, похоже.

– А дальше?

– Я ей: «Кого, говорю, убили-то?» А она: «Милого…» Я и не поверила. А кто ж поверит-то? Чего, говорю, дурёха, городишь? Поди приснилось – и перепугалась. Я сурово с ними, с молодью-то, – добавила гордо. – Неча нянькаться. А хозяюшка-то как бухнется на пол – в обморок. Шепнула лишь: «Замёрз Мило

й. И комнаты нет».

– Нет – в смысле?.. – я вопросительно подняла брови.

– Я не подымалась, – старуха передёрнула сухими плечами. – Не по мне уж ступени. Я кликнула Веника и велела хозяюшку наверх унести да девок созвать, чтоб присмотрели. Ну и разведать, чего что.

Я не сводила с Добры внимательного взора, и чем больше смотрела, тем больше понимала – кто она такая на самом деле. А она, зябко кутаясь в старую шаль, хмуро закончила:

– Хозяина и верно убили, как мне после Веник сказал. Хозяюшка в ночь укладываться собралась – а он в постели лежит, ледяной, что твой снег. Пока то да сё, стража понабежала – говорят, скрутили какого-то знающего. Не то убивца, не то не очень… Не знаю, девонька. Но вот путь наверх теперича закрыт. На третий этаж не попасть. Вишь, дом-то горячий? Силу они там хранили – силу древнюю. Изо дня в день, из года в год, от отца к сыну. Они ж, как Ярмарочный отстроили, здесь владетели. Семья то бишь. Мало таких городов, с владетелями-то. Ну, ты и сама знаешь. Повсюду старост выбирают жители, и лишь у нас…

– …да в Солнечной долине. Да в Заречном, – поддакнула я тихо. – Да, поди, в Холмистом и в Сердце…

Владетели… Вот и ещё одна ниточка – и ещё одно указание на древние кладовые. Но – не поздно ли?..