Забытый. Литва

В Бобровке гостей ждали к вечеру. Прискакали гонцы, принесли добрые вести. Воевода возвращался цел и невредим, а главное  — всю дружину вел в целости. Давно такого не случалось, чтобы возвращались  — все! Черт с ней с добычей, какая уж там она, пусть и никакая, зато ни одна женщина не воет, не напоминает о плохом, все одинаково веселы, у всех горят глаза и руки чешутся...

Скотник Петька, веселый матерщинник, на любой случай сыпавший глуповатыми прибаутками, выгнал на двор молодую, пуда на три, свинью, резать к хозяйскому приезду. Петька резал свиней не как все и очень этим гордился.

Зарезать свинью по-обычному означало: выгнать ее из закута, подойти слева и почесать брюхо, пока она не уляжется на бок от удовольствия. Можно было еще и под мышкой почесать, чтобы сама подвинула ногу и открыла сердце, а можно и рукой приподнять, и сунуть ей в бок пику или кинжал. Свинья крякнет, вскочит, отойдет на несколько шагов, ноги у нее подогнутся, она упадет, ткнется носом в землю и заснет. Всем хорош, легок и гуманен этот способ, одно плохо: кровь из распластанного сердца выливается внутрь, пачкает мясо и внутренности. Петька же оставлял мясо чистеньким. Только ему всегда требовался помощник. И сейчас он оглянулся, кого бы позвать. Через двор бежал княжич.

—  Эй, князь Митрий! Подь суды на момент!

Мальчик подошел. Петька сидел на корточках, чесал брюхо разлегшейся свинье.

— Чего?

Петька подмигнул:

—  Дед едет, говоришь?

— Едет...

—  Гостей везет?

—  Везет.

—  Гости во дворец, свиньям п...ц!  — загоготал Петька.  — Держи ей ноги! Задние! Крепче! Я сейчас!

Митя неуверенно захватил свинье ноги, она дернулась, ударила его по руке, он навалился. Свинья завизжала, Митя растерялся, ослабил хватку, оглянулся на Петьку, но тот уже занимался своим делом: выхватив широченный нож, пилил свинье горло почем зря.

Свинья визжала, будто ее режут, вырывала ноги, Митя навалился крепче, отвернулся, а видел только одно: распахнутое от уха до уха горло, дымящиеся сало, мясо, кровища, брызгающая во все стороны, а в ушах глупые Петькины прибаутки...

Свинья еще не затихла, дергалась, но Митя бросил ее отвратительные ноги, поднялся, побрел прочь, забыв, куда и зачем шел, а перед глазами мясо, кровища!..

—  Привыкай, Митрий! Это разве кровь?! Вот в битве будет кровь так кровь! А это...  — балабонил Петька.

* * *

Дед появился в воротах в окружении дружины, но рядом с ним были двое, сразу видно  — не дружинники. Обок красавец на великолепном сивом коне в богатейшей сбруе. Богатый изящный доспех. На поясе длинная сабля в покрытых серебром узорчатых ножнах. Длинные русые усы. Открытая, веселая улыбка.

«Это, что ли, отец?»

Отца Митя, конечно, не помнит, помнит от него только маленькие ласковые руки и большие, пушистые и душистые, щекотливые усы.

Второй на неказистой, но крепкой карей лошади весь в черном. «Монах? А почему голова непокрыта? Светится на макушке. Острижен так или лысина? Наши монахи так не ходят...»

Монах был здоров: высок, широк, плотен, даже грузен. Казалось, круп лошади прогибается под его тяжестью. Глаза смотрели никак не по-монашески: остро, независимо, даже насмешливо.

А слева, чуть впереди  — дед! Дед! Огромный, на огромном коне, сверкающий шлем с еловцом, серо переливающаяся кольчуга, страшенный меч на поясе. Голова почти без шеи, прямо из плеч, длинные белые усы. Дед!

Он останавливает коня, оглядывает приветствующую его дворню, выхватывает взглядом Митю, машет ему рукой:

—  Митрий! Ты что ж не встречаешь?

Митя бросается к нему, дед наклоняется, легко подхватывает, возносит вверх, прижимает к груди, чмокает в щеку  — дед! Митя обнимает его за шею, тыкается носом в щеку. Дед отстраняет его от себя, поворачивает лицом к красивому всаднику:

—  Ну! Не узнаешь, поди? Встречай!

Красавец протягивает к нему руки, смотрит с ласковой, но напряженно выжидающей улыбкой:

—  Митя, не помнишь отца?

Дед пересаживает его к отцу на коня, тот бережно и робко обнимает, заглядывает в глаза, и в его глазах Митя с удивлением замечает слезы.

—  Помню...  — неловко врет он, и отец быстро отворачивается и прижимает его к груди. Мите неудобно, на щеку давит ребрами зерцало, но он терпит, ждет.

—  А вот...  — отец наконец отпускает его и поворачивает к третьему, черному,  — это отец Ипат.

—  Здравствуй, сыне.  — Монах смотрит на Митю в упор синими глубокими глазами испытующе, без улыбки.

—  Он тут поживет,- поясняет отец,  — уму-разуму тебя поучит. Полюби его. Митя смотрит на монаха внимательней, их взгляды встречаются, и монах отводит глаза, рокочет:

—  Ты грамоте-то знаешь?

—  Нет еще...

—  Негоже грамоте не знать, а князю наипаче. Вот выучимся...

—  Выучимся, выучимся!  — улыбается Кориат.  — А сейчас веди, сын, показывай, где ты живешь, как?

Дружина слетает с коней, и начинается встреча.

3

Церковь наличествует всюду, где проповедуется и исповедуется слово Божье...

Мартин Лютер

Первый разговор с отцом Ипатом на религиозную тему был таков.

—  Отче, а что Бог? Это человек такой?