Забытый. Литва

Оно было каким-то прозрачным. И видно, и слышно было бесконечно далеко: даже дымы от почти затухших костров, поднимаясь тонкими струйками прямо вверх, ничего не закрывали от глаз, даже близкие звуки  — фырканье коней, шаги стражников и отчетливый храп у ближнего костра, не мешали слышать, как где-то далеко-далеко (у татар) одиноко лаяла собака, и ей тут же хором откликнулись с десяток, а потом все вдруг смолкло, а потом конь заржал, а потом кто-то заголосил тоненько (мулла?).

Рано еще было, очень рано. Оба лагеря спали. Потому и слышно так... и звонко, и прозрачно...

«Ну вот. Мечтал татар бить? Как-то само собой все к тому и подъехало, и сбылось. Бей! Только штаны не потеряй».

Дмитрий присел, подпрыгнул, помахал руками, приказал воды. Повернулся на восток, где посветлело небо, перекрестился, склонил голову и замер.

«Боже Великий! Ты ведешь меня дорогой моей. Ты помогаешь мне во всех делах моих. Ты дал мне разум и силы, чтобы свершать дела эти успешно. Значит, дела мои угодны тебе?! Ты помог мне в стремлении моем  — схватиться с татарами. Помоги мне и одолеть их! Помоги наказать их! За все зло, причиненное ими верным рабам твоим, за все муки, принятые от них христианами, за поруганные церкви и иконы, за все! Помоги, Боже!!!»

Отрок с кувшином замер, боясь пошевелиться. Все в окружении Дмитрия знали, как он молится, и что бывает, если ему в такой момент помешать.

Долго князь оставался неподвижен. В этой неподвижности он, уже окончив молитву, пытался проникнуться значимостью происходящего. Не осмыслить, а проникнуться. Ибо умом-то он хорошо понимал, что надвинулось событие из ряда вон, грандиозное, не только для него, подошедшего к исполнению своей детской мечты, но для Литвы, для русских, живущих в Литве, да что там!  — вообще для всех русских. А вот почувствовать себя вершителем его, ну хотя бы одним из вершителей  — нет, не получалось!

Отвлекали заботы, которых не отбросить: стрелки, Олгерд, разведка, расположение, припасы и т.д. и т.д., даже не слушающиеся сопляки-подручники. Даже отец Ипат со своей непреклонной решимостью «завтра подраться», тревога за него!

Не знал он еще, что осознание приходит всегда ПОСЛЕ, не было у него опыта участия в грандиозном. Потому и казался себе чуркой бесчувственной. Старался ощутить! А не получалось. И времени на философию не оставалось. Нисколько.

Он резко поднял голову, перекрестился еще раз и оглянулся на отрока, замершего с кувшином. Подскочил, нагнулся:

— Лей!

Отрок стал лить, а Дмитрий фыркать, булькать и плеваться. Отрок вылил один кувшин, второй... Князь тер щеки, шею, грудь, руки, пыхтел, отплевывался, показывал:

—  Сюда... теперь сюда, сильней!.. сюда... тише, сюда... Струя иссякла.

— Что?!

—  Вода вся. Еще принести?

—  Тьфу! Теперь уж не надо. Что вы воды запасти не можете! Ну ладно в степи или в лесу где, а то ведь вон речка рядом, воды сколько хотшь…..

—  Да ты как утка, князь, плещешься, ей-богу! Три кувшина извел, ну куда еще?!

—  Грехи, грехи перед боем лучше надо смывать.  — Дмитрий, посмеиваясь, дергает отрока за нос, срывает с его шеи рушник.

—  Да ты разве только перед боем?  — растерянно улыбается тот,  — Ты каждый день...

—  Ладно, давай одеваться,  — Дмитрий оглядывается и вслушивается. Звонкая, прозрачная тишина исчезла. Зашелестел, запыхтел, затопал, заурчал, застучал громадный человеческий улей. И с другого конца поля донеслись похожие звуки.

«Зашевелились, тараканы?! Как бы нам вас нынче шугануть»,  — внутри у Дмитрия все вибрировало, но страха не было. Не было и ничего муторного, темного на душе, что предвещало бы какое-то несчастье, потерю, нет, настроение было  — ух!

«Татары ведь!  — в который раз возникало в голове, и в который раз откликалось.  — Ну и что?! Когда-то и татары должны получить. И почему бы не сейчас?!»

Завтракать в шатре Любарта сели втроем: хозяин, Дмитрий и монах. Дмитрий остро посматривал то на одного, то на другого, ему хотелось подшутить как-нибудь над монахом, зацепить, «отколоть» что-то, но как назло ничего не приходило в голову.

Каша на сале, с мясом, была горячая, вкусная. Но только Дмитрий ел много и с удовольствием. Любарт, как застыл, смотрел в одну точку, ковырял ложкой, слизывал по чуть-чуть, а отец Ипат и вовсе никуда не смотрел, съел две ложки и взялся за кружку, отхлебывал мелкими глоточками квас, весь был там где-то, в себе... Все это дало Дмитрию липший повод упрекнуть себя: «Вот как серьезные люди... Прониклись... Чувствуют важность момента. А ты...»

Но веселый бес, засевший спозаранку внутри, не давал посерьезнеть и сосредоточиться:

— Отче!

—  Ы!  — Монах чуть ли не вздрагивает, очнувшись от дум.

—  Знаешь, что главное в коннице?

—  Знаю,  — уже невозмутимо отвечает монах.

— Что?!

—  Мозоли на заднице не натереть.

—  Хых! Тебе который год?!  — весело возмущается Любарт.

— А что?

—  А то! Солидный человек, слово Божье проповедуешь, а тут ...

—  Ну-у-у...  — Монах спокойно пожимает плечами.

—  А и не угадал!  — смеется Дмитрий.

—  Ну а что?

—  В коннице самое главное  — не бздеть!

Монах начинает ржать во всю глотку, а Любарт бросает ложку: