Зачем мы бежим, или Как догнать свою антилопу. Новый взгляд на эволюцию человека

Я помню свой приезд в то особое для меня место. Прилетев из Бостона на рассвете, я еще час или около того еду на автобусе в Триттау по равнинной сельской округе Северной Германии. Впервые я возвращаюсь сюда, чтобы увидеть мир, который на долгие годы стал (или остался) в моей памяти призрачной сказочной страной. Но Триттау существует – я вижу название на дорожном указателе, затем – несколько магазинов, липовые деревья, соломенные крыши, дома из ярко-красного кирпича, опрятные пшеничные поля. Проезжая вниз по небольшому холму, я узнаю изгиб дороги.

Автобус останавливается. Я в Триттау. Я стою, потрясенный, и пытаюсь сориентироваться. На углу, сразу через улицу от автобусной остановки, – китайский ресторан. Он стоит на месте начальной школы, в которой я учился. Помню ее сумрачные голые кабинеты и большой серый двор. Однажды мальчика, сидевшего на скамье рядом со мной, вызвали перед всем классом. Он вытянул руку, а учитель колотил по ней указкой. Мальчик не проронил ни звука.

Гостиница, которая стояла рядом со школой, все-таки сохранилась. Посетители за столиками уже в полдень заказывают пиво. Ряд каштановых деревьев вдоль ближайшей каменной стены тоже кажется мне знакомым. Я представляю тонкого, щуплого ребенка, который с 5 до 10 лет жил с семьей в однокомнатной лачуге прямо на краю леса. Обычный мальчик, такой же, как и все остальные. Каждый день он с сестрой Марианной, младше его на год, проходил или пробегал мимо этих деревьев, завершая утреннее двухмильное путешествие через лес в город. Однажды он с отцом отправился отсюда на поезде в ближайший город Гамбург. Всюду, куда ни упадет взгляд, – разбомбленные руины. Никакой зелени. Он слышал о людях, которые после бомбардировок и огненных смерчей были на годы заперты под землей, в кладовой, в которой не было ничего, кроме мешков муки. Умирая один за другим, они хоронили своих покойников в этой муке, чтобы подавить запах разложения плоти. Он слышал пугающий рев самолетов. С тех пор он считал города мишенями, которые нужно избегать всеми средствами. Он любил лес. Был ли этот ребенок действительно мной? Если да, то я бы помнил эти леса. Они не должны были измениться.

Лес тогда назывался Ханхайде (буквально «Петушиная пустошь»), хотя позже сменил название на Швармарнер-Швайц и превратился в природный заповедник. Я охотно навещу свои старые пристанища, но сначала прогуливаюсь по некогда мощенной, а ныне асфальтированной улице в поисках еды. Я усаживаюсь за свободный столик во дворе гостиницы, заказываю пиво, шницель и картофель фри у хлопочущей официантки. Я пытаюсь вспомнить, как выглядит лес, как он пахнет, звучит и ощущается.

Где тот крохотный домик, затерянный глубоко в лесу, где мы жили так много лет, когда я был спутником ворон и коллекционером жужелиц, которых я звал Lauf – то есть «бегающими» жуками? Память возвращается фрагментами. Как отрывочные ноты давно выученной песни, они мерцают, а потом затухают. Каждый кусочек воспоминаний ведет к следующей строфе.

Я беру свой рюкзак и иду по почти уже знакомому пути вдоль каменной стены с каштановыми деревьями. Меньше чем через 100 м я оказываюсь у старой мельницы из красного кирпича и аллеи липовых деревьев вдоль пруда. Эту мельницу некогда приводила в действие вода из пруда с помощью огромного деревянного колеса. Тут мы продавали собранные в лесу буковые орешки, из которых давили масло для маргарина.

Я удивлен, что старая кирпичная мельница все еще цела и, завороженный, в подробностях вспоминаю лысух и серых зеленоногих скрытных камышниц, которые гнездились в густых зарослях тростника и ивняка на краю мельничного пруда. Тут слышны были голоса камышовок-барсучков, и в моих азартных исследованиях мне открывалось волшебное разнообразие птичьих гнезд.

Мои шаги ускоряются по мере того, как я продолжаю легкий подъем к Штольценбергам. Когда мне было четыре года, моя семья переехала сюда из-за наступления русских на востоке. Мы чудом добрались невредимыми, пережив ряд самых невероятных и неожиданных приключений, которые на десятилетия вперед отшлифовали и почти определили наши личности.

Как нам тогда повезло! Три месяца мы бежали от русских из-под Гданьска. Мы пережили ночные стремительные сборы, мы ехали в санях, в запряженном двумя лошадьми вагоне, в телеге и в теплушке. Мы побывали в разгромленной и окруженной немецкой танковой части и спаслись в крушении «юнкерса» с одним-единственным пропеллером, который почти уже взлетел, но был подбит. Мы это сделали! Другие беженцы, которые устремились на запад раньше нас, когда путь был легче, уже освоились здесь. Вместо комнаты у Штольценбергов, знакомых моего отца, мы нашли временный приют под навесом на ближайшем коровьем пастбище. Была весна, и близился конец войны. Папа и мамуля исследовали лес и обнаружили брошенную однокомнатную лачугу, которая стала нашим домом до отъезда в Америку, где мы поселились на ветхой ферме в штате Мэн.