Зачем мы плаваем

Морское ушко не хочет отрываться от скалы. На глубине пяти метров я подсовываю под раковину стальной нож, вводя его между жилистой ногой моллюска и камнем, к которому он крепится, и надеюсь услышать обещанный хлопок. Тишина.

Я делаю еще одну попытку, воздух начинает пузырьками выходить из носа из-за усилий удержаться на одном месте вопреки потокам, болтающим меня туда-сюда. По-прежнему тишина. Этот моллюск, очевидно ощущая мое присутствие, плотно присосался к своему месту. Я убеждаюсь, что после этого его практически невозможно оторвать.

Ныряние за морскими ушками (галиотисами) – увлекательный, но опасный спорт. В поисках неуловимого моллюска я погрузилась в воды Калифорнийского парка Солт-Пойнт у безлюдных холмистых берегов в округе Сонома в двух с половиной часах езды к северу от Сан-Франциско. Ловца ждут многочисленные опасности: холодная вода, сильные течения, скалы, сплетения водорослей, сильный прибой, акулы. Тем не менее почти каждый сезон, с апреля по ноябрь, тысячи полных надежд пловцов отправляются на побережье Северной Калифорнии, чтобы попробовать себя в добыче морского ушка[6]

. Дикий красный галиотис – крупнейший представитель этого рода в мире, обитающий лишь у Западного побережья Северной Америки. Именно здесь я могу сыграть роль доисторического охотника с нулевым опытом, ныряя за своим ужином.

Я – сертифицированный дайвер, но с годами все это снаряжение стало вызывать у меня клаустрофобию и обременять во время нахождения в воде. В этой части побережья использование акваланга запрещено, и ловцам морских ушек остается полагаться лишь на умение плавать и задерживать дыхание. Реальность подобного испытания, в котором человек, возвращаясь к истокам, бросает вызов природе, такова, что здесь каждая бухточка – потенциальная могила, предупреждают смотрители парка[7]. Только за первые три недели сезона 2015 года четыре человека погибли, ныряя за галиотисом. Оказывается, даже опытные аквалангисты не могут надолго задерживать дыхание. Люди, привыкшие нырять с баллонами, наполненными воздухом, начинают паниковать, встретившись с этой проблемой. В мутной воде трудно сохранить ориентацию. Волны могут отбросить вас на скалы, а затем затянуть в открытое море.

Тем не менее я хочу попробовать. Я учусь замечать волнистую кромку черных тканей – мантию морского ушка – на фоне щербатого скалистого откоса. Силюсь отковырять одного моллюска, затем другого. Древняя, размером с горошину, часть моего мозга озаряется удовлетворением, когда я устремляюсь к морскому дну, не отрывая взгляда от своей награды, и наконец тащу к поверхности моллюска весом 2,5 килограмма. Мне приходится удерживать его обеими руками и работать ногами, чтобы вынырнуть; я чувствую, что мои губы растягиваются в торжествующей улыбке еще до того, как голова появляется над водой.

Я никогда не испытывала потребности подстрелить птицу на завтрак или загнать оленя на ужин. Однако властный зов – нырнуть за своим ланчем – очевиден для меня с того самого момента, как я высмотрела моллюска. Мне нужно кое-что понять о плавании как о чем-то более существенном, чем просто физические упражнения. В тот же вечер на заднем дворе своего дома я чищу, режу и отбиваю мясистую мякоть (да-да, камнем!), запекаю над огнем и кормлю семью из четырех человек пищей, которую целиком и полностью добыла с помощью собственных рук, дыхания и тела. Мы оторваны от источников своей пищи – это общепризнанная примета современной жизни. Плавание ради добычи позволяет мне на какое-то время устранить этот разрыв. Тем вечером, ополаскивая руки над раковиной и наблюдая, как утекает вода, я вспоминаю, как морская вода ритмично струилась в щелях между скалами вдоль береговой линии и что я чувствовала, глядя, как вся ее масса вновь откатывается к горизонту.

Первое известное упоминание о плавании находится посреди пустыни[8]. Где-то в Египте, возле границы с Ливией, на отдаленном гористом плато Гильф-Кебир в Сахаре фигуры людей плывут брассом по стенам пещеры.