Задание Империи

— Не надо повторять, запомнили-с, — залопотал возница, открывая дверцу коляски, — сразу бы так, а то темно, и как сразу признаешь? Вы уж звиняйте.

Он зажег фонари и довольно шустро довез Виктора до его квартиры на Мценской. Там Виктор заплатил за проезд Лены до Губонинской, несмотря на протесты извозчика («Да зачем же… Да таких уважаемых людей завсегда и безо всякой платы готовы…»). В конце концов Виктор обосновал свое намерение несушествующей директивой по борьбе с коррупцией («Все начинается с малого, а если дозволять, то и откаты по десять процентов давать начнут!»).

«Родственники», естественно, бодрствовали и вопросов о пребывании Виктора не задавали — видимо, им докладывали об его перемещениях. От двух бутылок пива, прихваченного Виктором напоследок для скрашивания их дежурной жизни, они не отказались. День оканчивался вполне буднично: стеля кровать, Виктор подумал, что в городскую баню, при столь большом внимании к его персоне, ходить не стоит, а вода в бочке с душем в саду, пожалуй, при такой жаре нагреется. С этой оптимистичной мыслью он и отошел ко сну.

13. Те же и Вольф Григорьевич

Как уже заметил читатель, номер этой главы наверняка не вызовет симпатий у людей суеверных. Но Виктор не знал, что наше повествование делится на главы, и поэтому раннее утро его ничем особенно не тревожило. Даже несмотря на сюрприз.

Напротив калитки вместо уже знакомого мышонка «Опель-Олимпии» плотоядно урчал новенький, бутылочного цвета «Мерседес» двести тридцатой модели — той самой, на которой ездил штандартенфюрер Штирлиц. За рулем сидел все тот же Быгов.

«Повысили — подумал Штирлиц…» сказал про себя Виктор.

Он уже начал привыкать к тому, что его, словно олигарха, сопровождают секьюрити, и спокойно думал о том, что же сегодня рассказать оружейникам. Но как только машина, заурчав, тронулась, позади, метрах в двадцати от них появился темно-вишневый открытый «Форд-МАЗ», в кузове которого сидели четверо крепких парней, остриженных под полубокс. Машина безотрывно следовала за ними.

— Там кто-то, — обратил Виктор внимание одного из «родственников».

— Так надо, — пояснил тот, — указание поступило.

«Поступило указание усилить охрану. Видать, сегодня утром, раз вчера „карнавальную ночь“ разрешили. Хотя кто их знает, может, там куча их народу сидело… И что у нас произошло? Вряд ли боятся, что я сбегу. Тогда бы пушку отобрали. На меня теракт планируется? Покушение? Не хватает только эскорта мотоциклистов.»

Как только Виктор подумал это, перед их машиной выехал мотоциклист в танковых очках и белом шлеме с крупными буквами ГАИ; Виктор уже знал, что это знакомое слово здесь означает «гужавтоинспекция», то есть, в принципе, без разницы, что и у нас. Сзади на поясе у него болталась тяжелая деревянная кобура маузера.

За затылком Виктора, сразу за спинкой дивана, обшитого синей кожей, что-то постукивало и перекатывалось. Он повернул голову и увидел покрытый старым истертым биллиардным сукном угловатый длинный предмет; в одном месте сукно чуть сбилось, и из-под него виднелся край рожка.

«Шмайссер 28 года, сто пудов» — мелькнуло в голове у Виктора, «какой-то крупный экшн наметился. А может, мы просто опытные образцы какие секретные везем? Встречаемся-то с Судаевым… и еще кто там, черт, после вчерашнего запамятовал.»

Утро было душноватым. Дали были смазаны какой-то сизоватой дымкой, ветра не было, над дорогой висела пыль, от пойменных озерец возле Черного Моста долетал запах болота. На земляных валах, защищавших насыпь дороги от размыва в половодье, стояли аккуратные коричневые домики смотрителей моста. У Болгар, на повороте, на лугу на месте нынешней автобазы, двигалось в сторону дороги стадо пестрых коров; гаишник посигналил пастухам, чтобы пропустили эскорт.

Дремотный провинциальный вид Городища с посеревшими от пыли придорожными кустами рябины несколько успокоил Виктора; в этой утомленной деревне, казалось, по определению ничего происходить не может — ни хорошего, ни плохого. Он попытался подумать о чем-то отвлекающем.

«Татьяна, верно, обиделась. Не подумала, что я из-за ее прошлого? Хотя вряд ли. Она умная женщина, и понимает, что я не тинейджер. Как ни крути, а бакалейщик ей даст в жизни больше. Что я для нее? Загадка, сенсация. В ней говорит журналистский азарт. Но загадки уходят, а потом начинается быт. А, может быть, притерлись? Что-то я становлюсь слишком осторожен, как старый холостяк. Но, с другой стороны, все это временно, а ей нужен дом, семья… Почему временно? Это я хочу, чтобы было временно. Чтобы как сон — раз и проснуться в своей реальности, пусть не всегда хорошей, но своей. А если это все навсегда? Тогда надо не замыкаться в своей трагедии, надо как-то жить, обустраиваться…»